Либеральная пропаганда пытается возложить на Германию и Россию равную ответственность за Вторую мировую войну

Павел Быков, Александр Механик, Михаил Рогожников

Развернувшаяся околоисторическая дискуссия выявила, насколько неустойчивы основания современной российской государственности

Леонид Гозман и Ульяна Скойбеда стали фигурантами громкого скандала, разразившегося вокруг их весьма неоднозначных высказываний по поводу истории Великой Отечественной войны. Началось все с комментария президента Союза правых сил Леонида Гозмана, который он разместил в своем блоге. В нем он поставил советскую военную контрразведку в один ряд с СС. «У СМЕРШ не было красивой формы, но это, пожалуй, единственное их отличие от войск СС… Не сомневаюсь при этом, что и в СМЕРШ были честные солдаты. Вот только случилось так, что служили они в структуре, не менее преступной, чем СС. И само это слово — СМЕРШ — должно стоять в одном ряду со словами «СС», «НКВД» и «гестапо», вызывать ужас и отвращение», — написал он.

В ответ на это обозреватель «Комсомольской правды» Ульяна Скойбеда в своей колонке на сайте газеты посетовала, что, мол, порою и пожалеешь, что из предков нынешних либералов фашисты не наделали абажуров. Естественно, что безобразное высказывание журналистки КП вызвало бурю возмущения. Скойбеда неоднократно извинилась, за нее также неоднократно извинился главный редактор «Комсомолки» Владимир Сунгоркин, однако «с противоположной стороны» никто никаких извинений или сожалений так и не выразил.

Слова Гозмана — это не случайность, но продуманная политическая линия на уравнивание Третьего Рейха и СССР. Эта идея имеет в России, возможно, не слишком многочисленную, но очень сплоченную и непропорционально влиятельную группу сторонников. Однако корни этого процесса находятся за пределами нашей страны. Это проявилось, например, летом 2009 года, когда Парламентская ассамблея ОБСЕ приняла Вильнюсскую декларацию, пункт третий которой гласит: «В ХХ веке европейские страны испытали на себе два мощных тоталитарных режима, нацистский и сталинский, которые несли с собой геноцид, нарушения прав и свобод человека, военные преступления и преступления против человечества». Россия пыталась предотвратить принятие декларации, но единственное, что смогла сделать, — исключить приравнивание коммунизма к фашизму (заменили на сталинизм).

Важно понимать, что это не отдельное явление, а процесс. Декларация опирается на Копенгагенский документ 1990 года, в котором страны — члены ОБСЕ обязались «четко и безоговорочно осудить тоталитаризм». И кто сегодня поручится, что еще через двадцать лет, опираясь уже на Вильнюсскую декларацию, ОБСЕ не примет очередной документ, который напрямую объявит коммунизм преступным режимом, а значит, преступной будет объявлена вся советская история? В том числе и наша победа.

Традиционный парад 9 мая — вы полагаете, что наша страна всегда будет его проводить? В Вильнюсской декларации (п. 14) читаем: «[ПА ОБСЕ] просит правительства и парламенты государств-участников полностью избавиться от структур и моделей поведения, нацеленных на то, чтобы приукрасить прошлое…» Парад Победы ведь очевидным образом нацелен на то, чтоб приукрасить прошлое (в прошлом-то у нас в самом деле много чего было, а на параде об этом не говорится). Или пункт 17: «[ПА ОБСЕ] выражает глубокую обеспокоенность по поводу восхваления тоталитарных режимов, включая проведение публичных демонстраций в ознаменование нацистского или сталинистского прошлого». Разве Парад Победы нельзя подверстать под этот пункт?

Вот и получается, что, когда Гозман как раз на праздники сравнивает СМЕРШ и СС, он не только «имеет право» (с ним-то, считай, вся Европа, а с нами кто?), но и столбит территорию. Если военная контрразведка оказывается преступной, то тут уж рукой подать до мысли о том, что устраивать парад Победы — это стыдно. Дикость? Еще раз подчеркнем: это процесс. Вчера НКВД = СС, сегодня СМЕРШ = СС, а завтра всех участников войны в эсэсовцы запишут. В 1990 году Копенгагенский документ, в 2009-м Вильнюсская декларация, а в 2028-м новый Нюрнберг. А что, ведь о том, что без проведения антикоммунистического трибунала новую Европу ну никак не построить, и на Западе, и у нас пишут с завидной регулярностью.

Почему все это важно для нас уже сегодня, а не 2028 году, в котором то ли будет этот трибунал, то ли не будет, и до которого еще дожить надо? Есть два аспекта — внешний и внутренний. Внешний — снижение авторитета и влияния нашей страны. Так, в том же 2009 году Европейский парламент провозгласил 23 августа — дату подписания договора о ненападении между Германией и СССР — Днем памяти сталинизма и фашизма. На СССР в равной степени, как на Германию, возложили ответственность за развязывание Второй мировой войны.

Все это преподносится в том духе, что надо «быть честными», «подвести черту» и т. п. Однако эти «честность» и «черта» никоим образом не затрагивают Мюнхенский сговор — согласие Франции и Британии на раздел и оккупацию Чехословакии, а также на прямое военное участие Польши в разделе Чехословакии. Уж если так хочется быть до конца честными, то почему бы не упомянуть об ответственности за развязывание войны и других стран? (Тема политики восточноевропейских государств того времени вообще не поднимается.)

Эти хорошо известные примеры свидетельствуют, что речь идет не о моральных оценках, а о политической линии, в рамках которой не сегодня, но впоследствии можно будет поднять вопрос, например, о постоянном членстве РФ в Совете Безопасности ООН.

Подобные декларации фиксируют негативное отношение к нам в Европе. Решением Европарламента мы больше не освободители Европы, мы инициаторы войны — какой уж тут парад. Со своей победой Россия объединенной Европе не нужна. Но дело, конечно, не только в Европе.

Самое время вспомнить еще об одном вильнюсском событии — выступление в мае 2006 года вице-президента США Дика Чейни. Многие расценили эту речь как почти фултонскую, едва ли не как объявление нашей стране новой холодной войны. По словам Чейни, России предстоит либо «вернуться к демократии», либо «стать врагом». Подумаешь, речь Чейни, ну сказал чего-то «за демократию», и забыли. И все было бы хорошо, если бы не американская Декларация о порабощенных народах.

Этот закон был принят в 1959 году, его цель — обеспечить освобождение «порабощенных народов, находящихся под контролем коммунистических режимов». Холодная война закончилась, но декларация не отменена. К народам, утратившим национальную независимость благодаря «империалистической политике, прямой и косвенной агрессии коммунистической России», в ней помимо прочего отнесены так называемые Идель-Урал и Казакия, то есть фактически начиная с Прикавказья и все Поволжье. (Русский народ к числу «порабощенных коммунизмом» не отнесен.)

Показательны два факта. Во-первых, особенно широко так называемая Неделя порабощенных народов в последний раз праздновалась в 2008 году (она всегда проходит в июле), и во время этого празднования президент США ДжорджБуш-младший поставил в один ряд коммунизм и фашизм, назвав их главным злом ХХ века.

«На прошлой неделе президент США Джордж Буш подписал очередную прокламацию на тему «порабощенных народов», с которыми он ежегодно выступает на основании закона, принятого еще в эпоху холодной войны. В общем, все как обычно, но на этот раз появилось одно «новшество»: совершенно недвусмысленно поставлен знак равенства между германским нацизмом и советским коммунизмом, которые теперь трактуются как «единое зло» XX века» — так отреагировал на выступление Буша МИД России. То есть Буш очевидным образом дал «делу о порабощенных народах» новый ход. И что мы видим в августе 2008 года? Нападение Грузии на Южную Осетию, которое явно имело тот самый «порабощенческий» привкус и едва не вызвало резкое обострение отношений России с Западом.

Во-вторых, та самая Вильнюсская декларация была принята в начале июля 2009 года, то есть к 50-летнему юбилею утверждения Конгрессом США Декларации о порабощенных народах.

Чтобы списать все это на совпадения, надо уж совершенно не следить за происходящим в мире. Линия на приравнивание коммунизма к фашизму уже задана, и какой-нибудь следующий президент США в подходящих условиях может ее усилить. Декларация о порабощенных народах не отменена, а, как показала история с «заменой» поправки Джексона—Вэника на Акт Магнитского, антироссийские законы времен холодной войны имеют для США далеко не только символическое значение.

Что же касается внутреннего аспекта «дискуссии» о сталинизме и нацизме, то непримиримая позиция ультралибералов, их навязчивое стремление педалировать негативные явления мешают России сформировать новый взгляд на историю — историю страны, которой можно гордиться. Без него формирование российской политической нации невозможно. А не создав такую нацию, мы обречены на перманентные проблемы с различными этническими вариантами национализма. Заигрывание с идеями о равенстве сталинизма и нацизма подрывает основы формирования в России национального государства. И если Леонид Гозман этого не понимает, то это вовсе не повод не видеть тут реальной угрозы.

Мы уже неоднократно писали о различиях между Советским Союзом и нацистской Германией, между нацизмом и коммунизмом (см. «Великая Победа и ее враги» в «Эксперт Online» за 6 мая 2011 г.; «За что воевали» в «Эксперте» № 44 за 16 ноября 2009 г.). Повторим кратко эти соображения.

Когда описывают коммунизм и нацизм как равные в своем отношении к демократии, забывают, что, во-первых, коммунизм понимал значение демократии, вырос из демократического движения и поэтому тщательно имитировал демократию. И это было не случайно, этого требовала идеология. В этом источник и шестидесятничества, и перестройки. Нацистская идеология не требовала даже имитации демократии, она была построена на вождизме.

Впрочем, дело не только в отношении к демократии. Дело и в общем духе универсализма, гуманизма и, не побоимся этого слова, космополитизма, отличающем классический коммунизм от духа антигуманизма, шовинизма и партикуляризма, пронизывающего фашизм. И несмотря на все превращения, советский коммунизм в те годы все еще сохранял отсвет своих классических ценностей. Во всяком случае, известные слова Сталина, как к нему ни относись, «Гитлеры приходят и уходят, а немецкий народ остается» воспринимаются как вполне органические для коммунистического руководителя, тогда как представить себе Гитлера, провозглашающего «Сталины приходят и уходят, а русский (советский) народ остается», невозможно, потому что для него лично и для нацизма в целом колонизация и даже уничтожение России и других стран Восточной Европы были одной из главных политических целей, сформулированных еще в «Майн кампф».

«Большая тройка. Работа сделана». Рисунок с обложки журнала Time за 1945 год

А объективным итогом Второй мировой войны, выигранной именно Советским Союзом, при помощи западных стран (об этом говорит простое сравнение масштаба войны на Востоке и на Западе), стало спасение демократии и либерализма, за которые, если говорить честно, на самом Западе мало кто хотел драться. Вспомним, как сдалась Чехословакия, как сдалась фактически без борьбы Франция, как сдались Бельгия, Голландия, Дания. И не просто сдались, но работали на Германию. Нацисты ведь ездили и летали на танках, машинах и самолетах, изготовленных в этих странах. И, кроме коммунистов, там мало кто по-настоящему сопротивлялся.

Но и Западу, который нас, вместе с нашими либералами, учит демократии, мы можем многое напомнить и предложить отмечать. Например, День жертв колониализма и империализма. День жертв индийского голодомора, до которого довела Индию колониальная политика Британии в XVIII и XIX веках и от которого, по разным подсчетам, погибло до 40 млн человек. И День жертв восстания сипаев, которых расстреливали, привязывая к пушкам. Не случайно Неру прямо называл политику Британии по существу нацистской. И День жертв опиумных войн в Китае. И жертв фактической войны США с индейцами, которых, по разным подсчетам, было уничтожено до 3 млн. И жертв Вьетнамской войны, вначале французской, потом американской, в ходе которой США не постеснялись использовать химическое оружие, скромно называя его ядохимикатами. А теперь те же Штаты, так и не возместив ущерб, нанесенный Вьетнаму, все норовят поймать на применении химического оружия то одного, то другого арабского диктатора. И выясняется, что диктаторы ведут себя приличнее демократических Штатов. И помянем жертв Алжирской войны и пыток, которым подвергались инсургенты во французских лагерях и тюрьмах. О них ведь красочно написал известный франко-алжирский журналист Анри Аллег в книге «Допрос под пыткой». Наконец, вспомним несчастного Альенде, свергнутого по прямому указанию американского руководства, и жертв диктатуры Пиночета, столь любимого российскими либералами. Во времена Советского Союза Запад вынужден был считаться с тем, что СССР постоянно напоминал ему обо всем этом.

Нас хотят исключить из демократического Запада, оставив там украинских и литовских националистов, привечавших немецких «освободителей» плакатами «Свободно от евреев». Они так старались доказать своим хозяевам свое усердие. Да, СМЕРШ и другие, как говорится, советские компетентные органы кое-кого их этих нацистских приспешников «сурово наказали». Мы можем по этому поводу высказать только свое глубокое моральное удовлетворение. Заметим, что господин Гозман в своем осуждении СМЕРШ смыкается именно с этими «освободителями». Ну что ж, ответим на наше исключение из такого «демократического» сообщества объединением тех, кто помнит преступления колониализма, империализма и нацизма. Мы уверены, что нас будет большинство.

Нынешние жаркие споры, что об истории России, что об экономической политике, подводят к пониманию того, кому принадлежит символическая, идейная власть у нас в стране. Ее узурпировал либерально-западнический слой элиты, который, по сути, взимает со страны в пользу Запада своего рода идеологические репарации по итогам, как они считают, ее поражения в холодной войне.

Власть на Западе воспринимается ею как настоящая, первичная, наша власть — как не вполне настоящая, вторичная.

Россия перестает быть для этой части элиты источником символической власти — власти идей, смыслов и ценностей, при помощи которых ранжируются значения человеческих поступков от низшего ранга к высшему таким образом, чтобы большинство людей стремилось занять в этой символической иерархии оценок высшие позиции. Этот источник практически полностью переместился на Запад, который тем самым легитимировал в их глазах свою победу. Но мало этого. Он сумел внести потрясающий раскол в общественную мысль России.

Ценности свободы, демократии оказались тесно связаны с западнической ориентацией, с такими оценками, которые обозначают СССР как однозначно негативное историческое явление. Это оценки, снижающие значение победы СССР во Второй мировой войне (в которой он объективно защищал либерализм, поскольку в случае победы Гитлера либерализм в Европе был бы уничтожен). И в целом западнические оценки обозначают как вторичное и даже ничтожное все, что было сделано в СССР и в России за предыдущие сто лет. Хотя не стоит забывать, что в основе своей коммунизм был глубоко западническим порождением.

Каким-то загадочным образом большинство тех, кто декларирует свою приверженность либеральным и демократическим ценностям, занимает последовательно антироссийские позиции. В то же время патриоты очень настороженно относятся к либеральным ценностям и в несколько меньшей степени — к демократии. Это трагическое противоречие российской общественной и политической жизни. А народ оказался настроен против демократии и либерализма, ассоциируя эти ценности с символической властью Запада, которая ему претит.

«Этот человек твой друг. Он борется за свободу».
Британский плакат 1942 года. Фото советского солдата.
Входит в серию плакатов с одинаковыми подписями,
изображающих солдат всех армий антигитлеровской коалиции

Претит, поскольку, при всей внешней привлекательности Запада, быть его колонией куда менее приятно, чем быть у себя дома метрополией или быть самим Западом. И большинство российского народа это отлично чувствует. А либерально-западническая часть российской элиты не прочь быть элитой колониальной. Либералы-патриоты, опирающиеся на национальные силы, интересы и смыслы, заметны пока куда меньше. Хотя либерализм как идеология свободы поддерживается и значительной частью правящего класса, стоящей на патриотических позициях (см. «Манифест российского политического либерализма» в «Эксперте» № 5 за 2013 г.).

Все вместе мы утрачиваем восприятие собственной страны как метрополии, то есть по сути суверенного государства, которое само может быть источником смыслов для своего народа и для других стран. Вопрос о символической власти становится, таким образом, вопросом суверенитета. Притом что наша экономическая политика, на 90% построенная по западному неолиберальному лекалу для финансово-экономических и сырьевых колоний, откровенно противоречит национальным интересам, но этого почти все в элитах стараются не замечать.

Проблема состоит в способности той части элиты, которая стремится быть элитой метрополии, а не символической и экономической колонии, приступить к выработке собственных, национальных (в политическом понимании нации) смыслов. Эти смыслы не должны быть излишне «посконными», антилиберальными и антидемократическими, потому что так мы оказались бы в позапрошлом веке. Но они должны аккумулировать русский вклад в мировую цивилизацию и культуру, а также сегодняшнее видение мировых вопросов из России как самостоятельной страны.

Конечно, в последнее время лишь усилилась издавна дремлющая в нас страсть к своего рода самоопозориванию, названному смердяковщиной по фамилии произносящего следующие слова персонажа: «В Двенадцатом году было на Россию великое нашествие императора Наполеона французского первого, отца нынешнему, и хорошо кабы нас тогда покорили эти самые французы: умная нация покорила бы весьма глупую-с и присоединила к себе. Совсем даже были бы другие порядки-с… Русский народ надо пороть-с».

Здесь видна тяга к современной символической сословной сегрегации: «мы» — европейски мыслящая интеллигенция, «они» — коснеющий в невежестве и раболепстве народ. Характерно, что Достоевский вложил вышеприведенные реплики в уста персонажа отнюдь не интеллигентного. Интеллигенция тогда «ходила в народ». Нынче у нее другие маршруты. Хотя надо признать, что сословный снобизм и приоритетная ориентация на западные образцы имеют у нас долгие корни.

Тут мы касаемся очень глубоких вещей. С тех пор как Россия перестала чувствовать себя центром православного мира, каким она по самоощущению была в XVI–XVII веках, и стала полупериферией мира западного, то есть начиная с реформ Петра, рост периферийного сознания стал неизбежным культурным процессом. Но в нем обнаруживаются существенные исторические градации.

Перестав быть, на уровне государственной философии, «Москвой — Третьим Римом», русское государство со столицей в Петербурге стало юридически империей (1721 год). Признание ее в качестве империи другими странами, кстати, дорогого стоило и утвердилось только к середине XVIII века.

Градация восприятия своей периферийности как европейской державы в XVIII–XIX веках предполагала тем не менее именно державность сознания. Попробовал бы кто-то тогда в обществе охарактеризовать Российскую империю «средней европейской страной» — засмеяли бы, а то и что похуже. Предусматривалось также усвоение культурных, научных, технических и военных образцов цивилизации Европы, но усвоение как присвоение. Оно порождало уверенность, что усвоенное становится нашим и на нашей почве взойдет еще лучше. Свою традицию при этом прижимали, но умеренно, на нее продолжали опираться.

Советская модернизация вывела Россию на ведущие позиции в мире, слишком жестоко отнесясь при этом к традиционной российской культуре. Возможно, именно этот неосмотрительный подход и породил в итоге пренебрежение какими бы то ни было ценностями, и левыми, на которых она была построена, в том числе. В поздний период своего существования зрелая советская цивилизация постаралась объединить традицию и новаторство, общечеловеческое, советское и национальное — многих наций, входящих в СССР, — в многообещающий синтез.

Однако нарождавшаяся тогда будущая постсоветская элита повернула на другой путь, и градация ее сознания приобрела совершенно иной модус, чем тот, что был характерен для России прежде. Восприятие символического ряда своей собственной и иной культуры претерпело инверсию. Иное воспринимается приоритетным, свое — второстепенным, вторичным, зависимым, ничтожным, немодным. Внешнее — от инвестиций до однополых браков — идеально, свое — ужасно.

Как будто мы не пережили за столетия несколько агрессий, утверждения, что нам нужны национальная безопасность, оборона и что нужно учитывать угрозы, способны вызвать лишь иронию или даже гневную отповедь со стороны прозападно мыслящего интеллектуала. Дабы оправдать такую позицию, нелепую, в общем-то, в стране, чуть ли не до сих пор залечивающей военные раны, делаются чудовищные извращения истории, чтобы представить ее так, будто «агрессия всегда исходила со стороны России». Впрочем, совсем иное отношение к этим категориям у интеллектуалов — больших ученых или тех, кто действительно разбирается в вопросах международной безопасности, и у части инженерной интеллигенции, представляющей себе масштаб и характер современной гонки вооружений. Но не им принадлежит символическая власть.

Коллективизм — это у нас, конечно, «совок», русская общинность — это лишь архаичное посконное почвенничество, уравниловка и круговая порука. А как же, спрашивается, гражданское общество, активные сообщества? При таком отношении к коллективизму, как его ни называй, оно останется абстракцией, конкретизируемой лишь изредка взрывами искреннего волонтерства.

Суверенитет, патриотизм, национальные интересы — это все якобы устарело. Те же американцы, для которых патриотизм — высочайшая ценность, в верности ему клянутся все, независимо от политических взглядов, тихо изумляются, глядя на нас в таких случаях, но мы им объясняем, если до этого доходит, что в стране, правителем которой был Сталин, умный человек патриотом быть не может. Таким образом, мы остаемся в моральном рабстве у Сталина через 60 лет после его смерти. Думая, что противостоим «сталинизму».

Между тем именно полноценный суверенитет подразумевает полноценное гражданство, а граждане — это те самые люди, которые устанавливают и поддерживают в дееспособном состоянии демократию. Одно неотделимо от другого. Демократия — это полновластие народа на своей суверенной территории. Если она воспринимается как не вполне суверенная: мол, у нас теперь нет границ, миром заслуженно правят международные институты и корпорации, — то неполна и демократия. Она у нас, собственно, оттого и неполна, что значительная часть элиты не готова к установлению суверенитета народа, то есть и своего собственного суверенитета, над территорией России.

В конечном итоге, передавая символическую власть вовне, на Запад, российская элита лишается власти над собственной страной. Она парадоксальным образом действует в противоречии своим собственным интересам. Может быть, она просто не готова нести это бремя, бремя власти? Однако не хочет она и отойти в сторону. Она продолжает стараться удержать власть над умами, хотя широкие слои общества, которые относительно недавно готовы были, кажется, согласиться на колониальное состояние, начинают отвергать эту символическую власть и отказываться от того мнимого согласия.

Похоже, именно это обостряет сегодня ситуацию, делает попытки удержать символическую власть все более отчаянными и судорожными. Отказываться от нее либеральное западничество не намерено, оно вместо этого будет стремиться и дальше закреплять колониальный статус России со своим местом в нем.

Символическая, смысловая работа той элиты, которая мыслит национальными интересами страны как самостоятельного государства и самостоятельной культуры, должна состоять, видимо, в ренессансе, актуализации высших смыслов.

Прежде всего, в «переводе на русский язык» и усвоении патриотами демократического либерализма, неизбежно присущего образованному обществу. Это необходимо тем людям, той части элиты, которая не хочет в очередной раз потерять Россию как свое собственное место на Земле.

Публицистика

Публицистика
Кривое зеркало западной и либеральной пропаганды

Они не равны

Публицистика

Публицистика Кривое зеркало западной и либеральной пропаганды