Публицистика
Мировой кризис / глобализация

Неспособность европейской цивилизации интегрировать мигрантов – результат неолиберальной политики

Ндуку догоняют Европу

«Эксперт» №48 (966), 23.11.2015

Петр Скоробогатый

Борис Кагарлицкий: «Выбор прост. Либо ИГИЛ побеждает, и тогда просто не будет западной цивилизации. Включая нас. Либо радикальный разворот к новому социальному государству»

О том, как разрешить глубокий социальный конфликт, вызванный европейской миграционной политикой, мы беседуем с директором Института глобализации и социальных движений Борисом Кагарлицким

Каждый новый теракт в Европе, будь то взрывы на вокзале в Испании в 2004 году, в лондонской подземке в 2005-м или расстрел художников из «Шарли Эбдо», рождает широкие дискуссии, в которых в очередной раз исследователи пытаются ответить на вопрос: что заставляет новых граждан Старого Света совершать массовые убийства и жертвовать собой именем радикального ислама? Сегодня, как кажется многим, точка невозврата пройдена: Западу необходимо ощетиниться, перезагрузить устаревшие ценности, встать на силовые рельсы по израильскому образцу. Другой путь либералов и гуманистов — дождаться наконец полной победы мультикультурализма, когда адаптация представителей пришлых культур станет естественной. О вариантах решения проблемы с точки зрения левой мысли мы поговорили с Борисом Кагарлицким.

— Борис Юльевич, силовое решение или большая толерантность?

— Оба подхода не работают принципиально, более того, выбор между ними не имеет смысла. Нужно говорить о политической и социальной модели, которая обеспечивает победу над, условно говоря, врагом цивилизации. Прекрасно известно, как это делать. Так поступали в консервативном варианте британцы в имперские времена, при королеве Виктории. И, кстати, то же самое делал граф Воронцов во время знаменитого усмирения Кавказа. Ермолов жег аулы и ничего не добился. А Воронцов давал горцам образование и шанс сделать блестящую карьеру в империи. В советские времена, в «левой» версии, та же самая политика была проведена в Средней Азии, на Северном Кавказе и в Прибалтике.

Подход состоял в том, что, с одной стороны, нужно проводить социально-экономические преобразования, которые открывают вертикальные и горизонтальные каналы мобильности для огромной массы людей, заинтересованных в мирном существовании и в том, чтобы именно это общество развивалось в соответствии с определенными нормами пресловутой европейской цивилизации. Советский Союз, при всем своем антизападничестве, был самым успешным проектом насаждения европейских ценностей за пределами Европы именно потому, что эти ценности приходили не в виде колонизаторских установок, насаждаемых сверху, а как инструмент развития для самих людей, снизу. Миллионы людей получали возможность повысить свой социальный статус, перед ними открывались новые перспективы. Не просто более богатая, но и более интересная, более содержательная жизнь.

Речь идет об активной социально-экономической политике, о создании каналов вертикальной мобильности, о проведении масштабных мероприятий по модернизации, включая создание инфраструктуры, институтов образования, формировании не просто новых элит, а новых массовых слоев, состоящих из огромной массы специалистов, профессионалов и просто работников с другой психологией. Но именно в этой ситуации репрессивные меры против врагов модернизации становятся действенными. Без жестких мер все равно не обойтись, просто там, где нет социальной политики, их эффективность оказывается минимальной. Если вы меняете общество, то жесткие меры — это не наказание виновных, а защита преобразований, в которых кровно заинтересовано большинство. Ведь если даже вы убьете террористов, они наберут новых людей. Надо создать ситуацию, когда не только террористам рекрутировать кадры неоткуда, но те слои общества, которые раньше поддерживали террористов, теперь начинают активно поддерживать борьбу с терроризмом, участвовать в ней.

Как, например, умиротворяли Индию после восстания сипаев? Как действовали советские комиссары в Средней Азии? Открывали школы для девочек, строили университеты, заводы, которые нужны местным жителям, железные дороги, по которым люди повезли свои товары в город. Давали людям профессиональное образование, в том числе привлекая людей в структуры бюрократии и в те же органы безопасности, которые не просто подавляли «врагов европейской цивилизации», но и были каналом карьерного роста для множества людей. Армия — это грандиозная возможность подняться вверх. А вот тех, кто будет нападать, пытаться взорвать школы, пускать поезда под откос или мешать девочкам идти в школу, вы будете «мочить» самым безжалостным образом при поддержке местного населения, которое будет заинтересовано, чтобы вы это делали, потому что вы защищаете его интересы. Вопрос в том, почему это не происходит.

— Но для первых волн мигрантов Франции не требовались репрессии — переселенцы 1950–1970-х годов прекрасно интегрировались в общество.

— Именно потому, что тогда в Европе существовало социальное государство, опирающееся на рост промышленного производства. Люди, приехав из Алжира, сразу включались в механику индустриального общества, находили свое место. Они становились французами ровно в той мере, в какой они становились членами трудового коллектива, рабочими. Первая иммигрантская волна была полностью деисламизирована. И сегодня во Франции среди нефранцузского населения практикующих мусульман четыре процента. Кстати, для сравнения: практикующих католиков среди французов четыре с половиной процента. Более того, когда были волнения 2005 года, по данным судебных процессов, все задержанные хулиганы были из смешанных семей, португало-арабских, польско-сенегальских и так далее. Немыслимые комбинации еще тридцать лет назад. Они пытались жечь школы, без особого успеха нападали на отделения полиции, жгли лавки (по странному стечению обстоятельств все сожженные лавки оказались застрахованными) и мечети. Проповедники мусульмане воспринимались молодежью как люди, которые своими проповедями «достали»: не дают им жить нормально, выступают против секса, алкоголя, «травы». Дурацкие требования, которые мешают получать удовольствие от жизни.

— Что изменилось в обществе для новых иммигрантских волн с начала 1990-х?

— Прежде всего, во Франции, и в Англии происходит деиндустриализация, то есть исчезают рабочие места в промышленности. Это дисциплинирующие, коллективистские рабочие места. Производства выходят из крупных городов и перемещаются в небольшие, где еще теплятся небольшие индустриальные очаги. Но новые волны мигрантов сосредотачиваются как раз в крупных городах, то есть рабочие места идут в одну сторону, а люди приезжают в другое место.

Раньше механика индустриального общества в сочетании с социальным государством была в Европе отлажена. Социальные пособия получали не за безделье. Заработная плата была высокой, существенно выше пособия. Пособия действительно работали, давали человеку возможность продержаться несколько месяцев и нормально поискать работу. При этом зарплаты были настолько выше пособий, что просто сидеть на пособиях в условиях экономического роста никто не хотел, только люмпенские элементы.

Но затем приходит неолиберализм, демонтаж социального государства, демонтаж индустриальной экономики. Пособия сократились, но зарплата в нижних сегментах экономики падает быстрее пособий. Это демотивирует людей. Зачем работать за гроши? «Хороших» рабочих мест (где есть не только приличная зарплата, но и перспектива роста) становится все меньше. Демонтаж индустриальной экономики связан с разгромом профсоюзов, с усилением позиций капитала по отношению к труду, с переносом производств туда, где более дешевая рабочая сила. Это делалось совершенно сознательно с целью подорвать позиции европейского рабочего класса. Чем меньше трудовой дисциплины, тем больше индивидуализма. Причем это не индивидуализм ответственных граждан, а индивидуализм люмпенов и мелких собственников, бизнес которых настолько жалок, что не дает им никаких шансов «вырасти» в настоящих предпринимателей. Коллективистские ценности в обществе подрываются.

При этом новая волна иммигрантов приезжает не просто из исламских стран, они приезжают из стран, где происходит тот же процесс деиндустриализации и демодернизации. Китай уничтожил рабочие места в современном секторе в том же Магрибе, в арабском мире. Заводы там закрываются еще быстрее, чем в Европе. Перенос индустрии в Китай самый больной и тяжелый удар наносит не по Европе, а по ближней периферии европейского мира. По Марокко, Алжиру, в меньшей степени по Тунису. Люди не могут найти работу у себя дома и едут в Европу, где тоже нет работы. Но в Европе выжить легче. Они не то чтобы бездельничают, а начинают жить случайными заработками, часто нелегальными. В сочетании с пособием прожить можно, но плохо.

— Да, но террористы в Париже не были асоциальными элементами. Они жили вполне достойно, работали. Один из них даже был владельцем бара.

— Заметим, как я и говорил, они были мелкими собственниками. Был ли среди террористов хотя бы один член профсоюза, работающий на крупном заводе? Нет. Маргинальный элемент далеко не всегда нищенствует. Он маргинален по отношению к обществу, он не вписан в структуру социального воспроизводства. Мелкий буржуа, который живет с бара, с лавочки, тоже не включен в индустриальную экономику. В этом гетто возникает своя экономика, где есть своя торговля, структуры взаимопомощи, которые оторваны от «большого общества». Можно жить в гетто, годами не выходя оттуда, не видя ни одного «коренного француза».

— Что толкает таких людей, сытых и одетых, в ряды террористов? Ощущение несправедливости?

— Тема справедливости появляется задним числом для того, чтобы объяснить белым интеллигентам, почему эти ребята стали террористами. Если посмотреть на пропаганду ИГИЛ, то сначала было «мы порежем всех на куски и всех убьем» и только на второй год появились социальные темы. Это делается для внешней экспансии и поиска союзников. С целью сделать вид, будто есть позитивная программа. Но исходная позиция совершенно другая. Не поиск справедливости толкает людей в ряды террористов. Ведь террористы — индивидуалисты, изначально чуждые коллективистской социальной практике. Собственно, террористическая группа — это, возможно, первое квазиколлективное образование, с которым они сталкиваются, но и то речь не идет о традиционных производственных коллективах. Психологическая основа терроризма не поиск справедливости, а отчуждение от общества и нарастающая агрессия. Эта немотивированная агрессия порождается атомизацией, разобщенностью индивидов в рыночной системе. Общество, которое приводит к разобщению людей и разрыву традиционных связей, провоцирует стихийное нарастание агрессии. Потребительское общество, правда, компенсирует агрессию. За счет потребления. Вместо того чтобы пойти убить соседа, ты идешь и покупаешь стиральную машину. Но когда все куплено, стиральная машина у тебя уже есть — ты идешь и убиваешь соседа. Это не от бедности, это от отчуждения. От бессмысленности существования, когда нет ни смысла, ни явных перспектив.

Подобные явления были описаны социологами и психоаналитиками Франкфуртской школы в 1960-е годы. И первые акты спонтанного немотивированного насилия, подобные нынешним вылазкам террористов, фиксировались в США. Известная история: человек приходит на почту и из автомата расстреливает посетителей. Зачем, почему, сам не может объяснить. А исламизм просто дает ему объяснительную и оправдательную модель для уже накопившейся агрессии.

— То есть пока перед человеком стоит задача выжить, а затем достичь определенного уровня потребления, он не задумывается о терроризме?

— Индустриальное общество давало не просто шанс выжить, оно давало шанс жить, развиваться, наполнять жизнь смыслом и продвигаться вверх. Социал-демократическая модель предполагает, что люди получили не просто работу — они получили перспективу, статус, уважение к себе. Одна из важных проблем на ранних этапах рабочего движения — статус рабочего как человека, которого уважают. То, что Советский Союз довел до предела в своей идеологии. Это мощнейший идеологический мессидж, который шел с 1840-х годов, от чартистов. Эти люди не умрут без работы, но они умрут без цели. Хорошая работа дает цель, смысл, это интересно. Если есть интересная работа, то гражданин, скорее всего, не будет террористом. Ему некогда будет задуматься об убийстве соседей, белых или христиан, или, наоборот, черных.

— Но Франция в течение почти всего двадцатого века считалась левым государством.

— Во Франции произошла очень странная вещь — победа интеллектуалов над рабочими. До определенного времени рабочее движение интеллектуалов себе подчиняло, но вскоре левые интеллектуалы перетянули одеяло на себя. Неолиберальный капитализм с радостью подхватил мультикультурализм, феминизм, все, что, казалось бы, слева пришло, потому что это был способ фрагментировать, сегментировать общество и придавить те социальные низы, которые начали «много о себе думать» в течение двадцатого века. Это все придумали новые левые интеллектуалы после 1968 года, чтобы оттеснить «старых левых». Раньше, чтобы сделать карьеру в левой партии, надо было поработать на заводе или хотя бы в местной партийной организации, общаться с людьми, транслировать наверх их идеи и потребности. А теперь главное — владеть птичьим языком «политкорректного дискурса». Интеллектуалы успешно дезорганизовали левое движение и фактически его уничтожили.

— Возможен ли сегодня левый разворот? Есть ли в принципе выход?

— Я думаю, этот процесс займет лет двадцать. Возникнет новая волна социальных и левых движений как альтернатива неолиберализму. Возникнет, скорее всего, на периферии, может быть, в Восточной Европе. Левые движения, например в Англии, потенциально в Испании, могут при определенных условиях стать центром кристаллизации. Посмотрите на внезапный успех Джереми Корбина, ставшего лидером лейбористов. Это реванш «старых левых», опирающихся на традиционные методы классовой организации. Левые должны предложить обществу новый интернационализм, основанный на идее социальной интеграции. Но они должны перестать быть политкорректными, прежде всего чтобы привлечь на свою сторону арабов, негров. Потому что мультикультурализм и политкорректность именно «новыми европейцами» отвергается, это идеология белой элиты.

— Есть ли время? Ведь каждый новый теракт сопровождается мантрами про бо?льшую открытость и толерантность. Все иммигрантские погромы, что во Франции, что в Британии списываются в историю. Нет новых рецептов.

— Это разные вещи. Когда вы видите, что черные парни в пригородах Лондона громят лавки, то это значит, что перед вами настоящие англичане, верные своим традициям. Потому что в этих пригородах те же лавки так же точно громили и в 1811-м, и в 1980 году. Но только раньше они были белые, а теперь черные. Эта традиция английского бунта, святая для англичанина. Если человек устроил бунт и разгромил лавку — значит, он англичанин. Если пошел и взорвал себя на стадионе — значит, он исламист. Ни один участник молодежных погромов, ни один уличный хулиган не стал террористом. Это совершенно иная психология. Заметим, про террористов задним числом всегда говорят: странно, такой был тихий парень, вежливый, немного нелюдимый. Непременно интроверт. Очень похоже на описание психологии немотивированных убийц в США 1980-х годов.

Исламист никогда не пойдет громить лавку и поджигать машины. Только люди, которые хотят социальной интеграции и чувствуют себя французами или, соответственно, англичанами, будут устраивать массовые волнения на улице. Кто-то из французских журналистов после погромов 2005 года сказал: теперь мы поняли, что эти ребята стали настоящими французами. А исламисты — это индивидуалы. Они могут собраться в банду, которой поставлена цель извне, ячейку могут создать боевую. Но сами, стихийно они не сорганизуются. Их надо вербовать по одному. Современный исламист — это продукт крайнего индивидуализма. Араб, который хочет интеграции, пойдет сжигать машины, а араб, который не хочет интеграции, пойдет взрывать других арабов на Стад-де-Франс.

— Тогда каков план-минимум на ближайшие годы? Новая индустриализация?

— Новая социальная организация, индустриализация, радикальная смена элит в Западной Европе. В том числе полная замена руководящих кадров в левом движении. Надо радикально вычистить «интеллектуалов».

— Это же невозможно.

— Почему же? Еще полгода назад никому не могло прийти в голову, что лидером оппозиции в Англии будет Джереми Корбин. Выбор прост. Либо ИГИЛ побеждает, и тогда просто не будет западной цивилизации. Включая нас. Либо радикальный разворот к новому социальному государству. Не только в Европе, но и в других частях мира.

— С ИГИЛ справиться легче, чем найти способы интеграции тех иммигрантов, которые уже приехали.

— Нет, не легче. Была «Аль-Каида», насколько она была реальна, а насколько она была виртуальна — большой вопрос. Ее уничтожили. Но появился ИГИЛ, гораздо страшнее. Вот сейчас разбомбят ИГИЛ, и появится что-нибудь еще. Вы с инстинктами и с человеческими комплексами с помощью бомб не справитесь. Вы с ними можете справиться с помощью социальных и культурных процессов. Но мультикультурализм усиливает разобщенность, он прямо работает на этих ребят.

— Американский «плавильный котел» работает лучше?

— Дело в том, что в Европе сознательно уничтожен плавильный котел. Плавильный котел, условно говоря, не просто переплавлял арабов в французов, он работал на социальную мобильность, на то, чтобы оттеснить старые элиты. Арабы, которые говорят по-французски лучше, чем французы, через какое-то время будут претендовать на руководящие должности. Вы этого не хотите. Вы им говорите: «Одевайтесь в чадру сколько угодно, сохраняйте свою идентичность». Но женщина в чадре никогда не станет министром, она не сможет коммуницировать со своими сотрудниками.

— Возможно ли, что механизмы мультикультурализма не работают просто потому, что возрос поток беженцев и Европа просто не успевает всех абсорбировать?

— Технически это так. Поток нарастает быстро, потому что не создаются новые рабочие места ни на Ближнем Востоке, ни в Европе.

Почему за Марин Ле Пен голосуют прежде всего арабы? Вот приехал человек из Марокко, двадцать лет бился, получил гражданство, работал на каких-то ужасных работах, снял нормальную квартиру, обзавелся семьей либо кого-то перетащил из родни. Все это достигнуто огромным трудом. И вдруг завтра открывается дверь, к нему приходит пятьдесят человек родственников, и все его благополучие пошло прахом. Закройте дверь иммиграции! Я зашел, заприте дверь за мной! А вот сидит интеллектуал, профессор в Сорбонне, на его место пятьдесят сенегальцев не претендуют, и у него нет пятидесяти родственников в сенегальской деревне. Поэтому он говорит: «Ну, пусть приезжают, мы примем всех». Потому что не он будет за это платить, а будет платить тот работяга. А потому этот работяга идет и голосует за Марин Ле Пен. Потому что она его понимает, а интеллектуал нет. Есть в Африке такое понятие — ндуку, это родственник, земляк, он может в любой момент приехать в гости и жить у тебя, пока ты не найдешь ему жилье и работу. Поэтому многие бегут за моря в надежде, что ндуку их не догонят. Но французские либералы помогают ндуку догнать соплеменников.

Источник: expert.ru/expert/2015/48/nduku-dogonyayut-evropu/