Кузовков Ю.В. Теория национальной демократии. Новая экономическая, социально-историческая и демографическая концепция, основанная на историческом анализе и синтезе. Lambert Academic Publishing. 2012.
ISBN 978-3-8484-2953-0

Глава XVIII. Поддержание рыночного механизма на национальном уровне

Наибольшие нарушения рыночного механизма связаны с монополизацией и коррупцией. Вопросам борьбы с коррупцией целиком посвящена следующая глава, а значительная часть настоящей посвящена проблеме демонополизации экономики.

18.1. Демонополизация и создание конкурентной среды

18.1.1. Монополии: теория и практика

Имеется множество теоретических трудов, посвященных монополиям. В экономических учебниках излагаются следующие основополагающие истины:

• Установление монополии нарушает конкуренцию и процесс ценообразования на рынке
• Главным «злом», причиняемым монополией, является установление цен на слишком высоком уровне, значительно превышающем общественные предельные издержки. Поэтому потребитель получает слишком мало продукта, уплачивая за него слишком высокую цену
• Одной из разновидностей несовершенной конкуренции является олигополия – доминирование на рынке нескольких крупных компаний. Если им удается скоординировать свои действия по установлению цен, то результат будет примерно такой же, как и в случае с монополией одной компании. Причем, для этого им даже не требуется вступать в монопольный сговор. Как констатируется в учебнике П.Самуэльсона, «крупные фирмы, как показывает практика, могут, даже не встречаясь, не перезваниваясь, не перемигиваясь и не переписываясь, молчаливо выработать такую линию поведения, которая исключает острую конкуренцию в области цен. Продавцы могут назначать примерно одинаковые цены, причем может и не существовать лидера в области цен, и эти цены будут весьма далеки от уровня предельных издержек» [55].

В практике речь идет о превышении монопольными ценами нормального уровня цен не на несколько процентов, а как минимум на десятки процентов или в несколько раз. Причем в условиях нестабильности и кризиса этот разрыв имеет тенденцию к увеличению, поскольку монополисты стараются использовать нестабильность и инфляцию для увеличения своей прибыли, а в случае кризиса и общего падения цен не желают их снижать. Так, в дореволюционной России, которая дает хрестоматийный пример высокомонополизированной промышленности, цены на промышленные изделия в условиях инфляции Первой мировой войны росли намного быстрее, чем цены на продовольствие: с 1914 г. по август 1916 г. цены на продовольствие выросли лишь в 2,5-3,5 раза, а цены на промышленные изделия – в 5-7 раз [56].

В Германии после начала Великой депрессии, на фоне общего падения цен, компании-монополисты не снижали цены, как это делали мелкие и средние компании, а сокращали производство. Например, в 1931 г., спустя два года после начала Великой депрессии, у стального гиганта Vereinigte Stahlwerke производственные мощности были загружены лишь на 1/3, но он при этом снизил цены лишь на 8% по сравнению с 1929 г. Такая же картина была в целом по промышленности: цены картелей снизились с 1928 г. по 1932 г. в среднем лишь на 16%, в то время как цены малых и средних предприятий, не входивших в монополистические объединения, снизились более чем в 2 раза [57].

Американский картель Copper Exporters в 1920-е гг. контролировал 94% американского производства меди и 85% ее мирового производства, благодаря чему диктовал свои цены всему мировому рынку. Пока Copper Exporters сохранял свое монопольное положение, цены на медь продолжали расти, даже после того как началась Великая депрессия и произошло обвальное падение цен на другие товары. Но после того как картель в 1930 г. был распущен, цена на медь на мировом рынке сразу упала почти в 4 раза [58].

Несколько лет назад американский гигант Archer Daniels Midland был обвинен в суде в том, что, используя свое монопольное положение, в начале 1990-х гг. необоснованно повысил цены на лисин (добавка в корм для свиней) на 70% [59].

Ежегодная чистая прибыль американской нефтяной монополии Standard Oil в 1900-е годы в среднем составляла более 60% от стоимости производственных активов. Такая баснословная норма прибыли по отношению к активам достигалась за счет установления монопольных цен в нефтепереработке (контроль над более 90% нефтеперерабатывающих мощностей в США) и в транспортировке нефти (контроль над всеми трубопроводами страны), а также за счет 40-50%-й скидки со стороны железных дорог на транспортировку нефти [60].

Помимо этих основополагающих моментов, касающихся монопольных цен, монополизация приводит и к ряду других последствий. Есть много примеров неэффективной деятельности компаний-монополистов. Например, в Германии 1920-х гг. было очень много «неправильных» инвестиций, осуществляемых крупными концернами: грандиозных капиталоемких проектов с неясными сроками окупаемости, заводов, построенных без учета реального спроса на производимые ими изделия и т.д. По оценке Й.Шумпетера, из всех инвестиций в Германии, сделанных после 1924 г., около четверти было так или иначе «выброшено на ветер». Как указывал в своей книге другой современник, Е.Шмаленбах, многие заводы строились не ввиду коммерческой перспективы, а по соображениям престижа или ввиду стремления утвердить за собой монопольную позицию на том или ином рынке и задушить конкурентов [61].

Эта неэффективность нередко имеет следствием не только экономический вред, но и вред для здоровья и жизни множества людей, а также загрязнение окружающей среды. Например, во время взрыва на химическом заводе компании Union Carbide в Бхопале в Индии в 1984 г. погибло 20 тысяч человек и еще 100 тысяч человек получили увечья или хронические заболевания глаз, иммунной системы, дыхательных путей. В Папуа Новой Гвинее австралийская компания Ok Tedi в течение 10 или более лет сбросила в местные реки 80 тысяч тонн вредных для здоровья отходов от добычи металлов. В Перу добывающая компания оказывала давление на правительство, препятствуя проведению медицинского обследования детей, живущих вблизи ее производственных комплексов [62].

Есть много примеров патентного монополизма. Как пишет известный экономист и нобелевский лауреат Д.Стиглиц, право на интеллектуальную собственность уже само по себе создает монополию. Одним из ранних приводимых им примеров патентного монополизма является созданная в 1903 г. несколькими производителями автомобилей Ассоциация лицензированных автопроизводителей, фактически представлявшая собой картель – одну из форм монополистического объединения. В основу ее деятельности был положен патент, полученный неким Г.Б.Селденом, на производство «4-колесного самодвижущегося устройства». Завладев этим патентом, ассоциация получила возможность решать, кто может производить автомобили, а кто нет. Лишь тем, кто устанавливал высокие цены на автомобили и подчинялся другим правилам ассоциации, разрешалось осуществлять производство. В борьбу с ассоциацией вступил Генри Форд, и ему хватило сил и ресурсов для того чтобы победить и получить право на свободное производство автомобилей. Если бы не Форд, пишет Стиглиц, ассоциации, скорее всего, удалось бы установить свой контроль над производством автомобилей, и вся история мирового автомобилестроения была бы совсем иной, чем мы ее знаем сегодня [63].

Имеется ряд современных примеров патентного монополизма. В конце 1990-х гг. Бразилия и ЮАР начали настоящую войну с американскими фармацевтическими компаниями, не дававшими им лицензии на производство лекарств от СПИДа. Под давлением общественного мнения компании уступили, но потребовали цену за лицензию, во много раз превышающую стоимость производства самих препаратов. В 2004 г. такой же конфликт с указанными компаниями возник у Марокко. В 1993 г. в США был выдан патент на медицинское использование турмерика – природного лекарства и антибиотика, издавна используемого для лечения в Южной Азии. В 1997 г. американская компания RiceTec, Inc. получила патент на рис сорта басмати (ароматный длинный рис), издавна выращиваемого в Индии. Как и в предыдущем случае, Индии пришлось вступать в длительные судебные тяжбы с держателем патента, с тем, чтобы отстоять право свободного использования своих традиционных продуктов. В те же годы в США и Западной Европе местным компаниям было выдано несколько десятков патентов на индийское масло ниим, издавна применяющееся в Индии и во всем мире в косметических и лечебных целях; эти патенты до сих пор оспариваются в судах [64].

Эти случаи получили огласку по причине своей одиозности и по причине того, что патентный монополизм посягал на здоровье и даже жизнь многих людей, как в случае с лекарствами от СПИДа. В то же время огромное количество других случаев не получает никакой огласки. Д.Стиглиц критикует современные правила ВТО, защищающие патентный монополизм, и считает, что принятие этих правил, навязанных Соединенными Штатами, было ошибкой. Он приводит примеры того, как многие страны развивали свою промышленность и имели развитую инновационную экономику (Швейцария до 1907 г., Нидерланды до 1912 г.), не имея никакой защиты прав интеллектуальной собственности. В качестве примера наведения порядка в патентной области он приводит закон, принятый некогда Соединенными Штатами в отношении AT&T, являвшейся в то время монополистом в области телефонии. По этому закону AT&T была обязана предоставлять лицензии на использование любых своих научных разработок другим компаниям [65].

Имеется ряд примеров того, как монополизация препятствовала техническому прогрессу. Экономический историк Х.Джеймс приводит примеры закрытия в XX веке в Германии ряда передовых производств среднего размера, несмотря на их высокую производительность [66]. В 1990-2000-е годы американский гигант Microsoft, используя свою монопольную власть на рынке, пытался свернуть инновации, осуществлявшиеся его конкурентами – компаниями Netscape и RealNetworks. В частности, во время судебных разбирательств выяснилось, что Microsoft заставлял их отказаться от программных продуктов (таких как RealPlayer), которые составляли конкуренцию его собственным продуктам. А первая поисковая система в интернете Netscape усилиями Microsoft была уничтожена [67].

Д.Стиглиц приводит ряд примеров, когда патентный монополизм, в особенности приобретение патента на промежуточные результаты исследований (например, патент на расшифровку генов, определяющих предрасположенность к заболеванию раком; патент на использование того или иного метода в программировании и т.д.) являлся тормозом всех последующих исследований в данной области, проводящихся другими компаниями, которые боялись их продолжать из-за риска нарушить право владельца патента [68].

Особенно большой проблемой, выходящей за рамки одной лишь экономики, является то, что государство не в состоянии контролировать деятельность крупных компаний, которые по своей мощи и влиянию, как правило, превосходят местную администрацию и сопоставимы с мощью и влиянием центрального правительства. Это приводит к бесконтрольной деятельности крупных компаний, вступающей в противоречие с интересами общества. Вот некоторые примеры такой деятельности:

• В некоторых странах крупные корпорации участвовали в организации военных переворотов и поддержке военных хунт. Так, нефтяная компания Shell обвинялась в том, что поддерживала военную хунту, пришедшую к власти посредством военного переворота в Нигерии [69].
• Крупные компании часто становятся источником коррупции в крупных размерах. Немецкий концерн Siemens был в 2000-е гг. обвинен в том, что организовал настоящую глобальную систему подкупа чиновников по всему миру в целях продажи своей продукции по монопольно высоким ценам. Американский нефтяной гигант Mobil в 1990-х гг. был обвинен в том, что дал членам правительства Казахстана взятку в размере 78 млн. долларов в обмен на приобретение 25%-й доли участия в разработке нефтяного месторождения Тенгиз. В США это приняло форму т.н. лоббирования, когда компании в обмен на свою поддержку кандидатам в правительство получают после выборов льготы и субсидии от правительства, многократно превосходящие их затраты. Так, было подсчитано, что 41 крупная компания, включая таких гигантов как General Electric, Microsoft, Disney, в период с 1991 по 2001 гг. перечислила ведущим партиям и кандидатам, избиравшимся в федеральные органы власти, 150 млн. долларов, а в качестве компенсации только в течение 3 лет получила налоговых льгот на общую сумму 55 миллиардов долл. Американские фармацевтические компании в 1998-2004 гг. потратили 759 млн. долларов на то, чтобы пролоббировать нужные им изменения в 1400 законопроектах, и в этих целях ими были использованы 3000 лоббистов [70].
• Руководство многих крупных компаний оказывается замешанным в мошенничестве и финансовых махинациях. Например, в 2000-е годы в результате такой преступной деятельности своего руководства произошло банкротство нескольких крупных компаний, с числом занятых от нескольких десятков тысяч человек: Enron, Arthur Andersen, Worldcom, Parmalat. Все эти случаи получили широкую публичную огласку, а руководство указанных компаний было привлечено к уголовной ответственности. Сколько всего происходит подобных случаев, не дошедших до банкротства, суда и публичной огласки, никто не знает.
• Есть ряд примеров, когда компании-монополисты пытались навязать обществу фальшивые стандарты, скрывая вред, причиняемый их продукцией. Американские табачные компании целых полвека скрывали результаты своих исследований, доказывающих, что курение вредит здоровью человека, и публично утверждали, что никакого вреда от курения нет. Сегодня вред здоровью людей, по мнению многих экспертов, связан с генетически модифицированными продуктами питания. Однако американским корпорациям удалось сначала на национальном, а затем на международном уровне пролоббировать признание легитимности этой продукции. Теперь по правилам ВТО государства не имеют права запрещать импорт и продажи этих продуктов внутри страны [71].
• Чрезмерный рост военных расходов (гонка вооружений) также часто является результатом лоббирования крупных корпораций. На это в свое время обратил внимание президент США Эйзенхауэр (1953-1961), который в своем прощальном обращении к нации призвал американцев противостоять опасной тенденции к росту влияния и власти в стране военно-промышленного комплекса, способствующей гонке вооружений. В середине 1960-х гг. об этом писал известный американский экономист Д.Гэлбрейт [72], а в последующем - многие другие авторы. Так, резкий рост военных расходов при президенте Д.Буше-младшем (2001-2009), сопровождавшийся военными интервенциями США в Афганистане и Ираке, многие авторы объясняли влиянием крупных корпораций, связанных с ВПК, которые играли ключевую роль в выдвижении Буша в президенты и в формировании его окружения.

Наконец, монополизация приводит к повсеместному уничтожению малого и среднего бизнеса и среднего класса, являющегося главной опорой демократического государства. Как пишет Д.Стиглиц, гиганты вроде торговой сети Wal-Mart не ставят своей целью разрушение гражданского общества; они всего лишь открывают гигантские супермаркеты и торгуют товарами по более низким ценам. Но тем самым они уничтожают в городе весь малый бизнес, являющийся основой местного гражданского общества; а ликвидируя гражданское общество, корпорации, в конечном счете, могут затормозить экономическое развитие страны [73].

18.1.2. Процессы монополизации и борьба с монополиями в истории

Все кризисы коррупции в истории изобилуют примерами монополизма (см. пп. 13.4.1 и 4.6). Это относится как к древней и средневековой, так и к Новой и Новейшей истории. Например, одним из основных требований, выдвигавшихся левеллерами и другими революционными партиями в ходе первого этапа Английской революции (1641-1660 гг.) было устранение монополий и обеспечение свободы предпринимательства. И это было одной из первых мер, осуществленных вигами после Славной революции 1688 г. Были уничтожены не только монопольные права отдельных частных компаний, но и крупные государственные монополии: Mines Royal, Mineral and Battery Works, Merchant Adventurers, Royal African Co. и другие. Осуществление этих мер вызвало появление в последующие годы тысяч новых независимых предприятий – то есть привело к экономической демократии, расцвету малого и среднего бизнеса [74].

В дореволюционной России монополизация экономики являлась большой проблемой в последние два десятилетия перед 1917 годом. На 1 января 1910 года в России существовало 150 синдикатов и иных монополистических объединений в 50 отраслях страны, что приводило к необоснованному росту цен на промышленные изделия еще до начала Первой мировой войны [75]. Хотя овладевшая массами марксистская идеология не делала различий между промышленным магнатом и владельцем мастерской по ремонту обуви, и те, и другие относились ею к «классу буржуазии», но В.И.Ленин в своих трудах писал о сформировавшемся на Западе и в России монополистическом капитализме и финансовой олигархии. Сразу после октябрьской революции 1917 г. на многих крупных предприятиях был введен рабочий контроль, первоначально имевший целью возобновить нормальное производство и предотвратить злоупотребления, принявшие к тому времени гигантский размах на фоне гиперинфляции и сокращения в 3 раза объема промышленного производства в стране. Это привело в последующем к сначала стихийной, а затем централизованно направляемой национализации промышленности [76].

В Западной Европе монополизация являлась большой проблемой в 1920-1930-е гг. Сразу после окончания Второй мировой войны в западноевропейских странах были проведены мероприятия по демонополизации экономики, которые во многих отраслях экономики также приняли форму массовой национализации (см. далее).

В США борьба с монополиями наиболее активно велась в первые полвека после введения в конце XIX века антитрестовского законодательства. Его основой стал принятый в 1890 г. антимонопольный закон Шермана. Уже в первые два-три десятилетия после его принятия в стране были возбуждены сотни судебных процессов против монополий. Апофеозом этой работы, проводившейся при активном участии правительства и президента Теодора Рузвельта (1901-1909), стало дробление нефтяного гиганта Standard Oil. Он был расчленен на 8 самостоятельных нефтяных компаний, что в дальнейшем дало возможность сильно изменить структуру отрасли. Если ранее эта гигантская монополия контролировала более 90% нефтепереработки в стране, то спустя 20-30 лет в США было более 1000 нефтеперерабатывающих компаний, ни одна из которых не имела монопольных позиций в отрасли. Такая же судьба постигла еще 6 крупнейших корпораций, монополизировавших более 90% производства в своей отрасли (в том числе American Tobacco, International Harvester, American Sugar Refining, American Can) [77].

Однако к концу 1920-х – началу 1930-х гг. проблема монополизации в США опять стала вызывать сильную озабоченность. А.Берле и Г.Минз в своем исследовании указали, что 200 крупнейших корпораций владели примерно половиной богатства, сосредоточенного в частном корпоративном секторе страны, а некоторые наиболее крупные корпорации располагали богатством, превышавшим имущество двух десятков штатов США [78]. Концентрация экономической власти, - делали вывод они, - привела к образованию экономических империй и может нанести вред большому числу людей. Они призывали государство сформулировать требования к крупным корпорациям, исходя из общественных интересов, и пренебречь правом собственности ради интересов общества [79]. Множество других экономистов и помощников Франклина Рузвельта (верховный судья Брандис, генеральный прокурор Джексон, госсекретарь Айкс и другие) выступали в то время с подобными призывами и заявлениями. Сам Рузвельт много раз делал резкие заявления против монополий и крупного бизнеса. Так, в одной из своих речей в 1936 г. он назвал представителей крупного бизнеса «экономическими роялистами», которые отнимают деньги у народа, для того чтобы установить «промышленную диктатуру» [80].

В итоге, в период с 1935 по 1944 гг. были предприняты грандиозные мероприятия по дроблению компаний и демонополизации целого ряда отраслей – электроэнергетики, химической, строительной и других (см. п. 7.3.4). Были также приняты некоторые новые законы, призванные воспрепятствовать процессу монополизации – например, закон Селлера-Кефовера, запретивший такие слияния, которые могли бы содействовать монополии [81]. Как уже говорилось, результатом стал выход США из Великой депрессии, начавшийся с 1940 года, и беспрецедентно высокие темпы роста экономики США в течение трех десятилетий.

Однако уже спустя два десятилетия после смерти Рузвельта проблема монополизации возникла вновь. Впервые о ней вновь написал Д.Гэлбрейт в 1966 году в своей книге «Новое индустриальное общество», где он сделал вывод о том, что экономика страны полностью оказалась во власти олигополистических структур, которые он назвал «индустриальной системой». В частности, он указывал, что в первой половине 1960-х гг. на долю 500 крупнейших американских корпораций приходились почти половина всех товаров и услуг, производимых в США, и значительно больше 2/3 всех активов обрабатывающей промышленности страны [82].

В дальнейшем мы видим продолжение тенденции к монополизации, о чем свидетельствует огромное число слияний и поглощений, которое резко увеличилось с конца 1960-х гг. и продолжается до настоящего времени (см. п. 4.6). Без сомнения, этому способствовала начавшаяся в конце 1960-х гг. глобализация. Можно привести много примеров того, как укрупнения в отрасли, происходившие в последние десятилетия, оправдывались возросшей глобальной конкуренцией и необходимостью создания крупного национального монополиста, противостоящего зарубежным конкурентам.

Например, как указывает Д.Стиглиц, в 1990-е гг. администрация президента Клинтона (1993-2001), в ответ на обращение американского алюминиевого гиганта Alcoa, приняла решение о создании международного алюминиевого картеля во главе с Alcoa, что оправдывалось «разрушительной» конкуренцией со стороны российских производителей алюминия. Это привело к росту цен на алюминий и увеличению прибылей Alcoa [83].

О том, какую силу приобрели процессы монополизации в глобальном масштабе и с какой скоростью они протекают, свидетельствуют следующие цифры. Объемы продаж транснациональных корпораций в 2007 г. достигли 31 трлн. долл., что более чем в 2 раза превышало ВВП США и в полтора раза превышало ВВП всех развивающихся стран мира, вместе взятых, включая страны БРИК (Бразилия, Россия, Индия, Китай). В то время как темпы экономического роста в мире в 1990-е и в начале 2000-х годов снизились до всего лишь 1-2% в год, объемы продаж ТНК продолжали расти беспрецедентными темпами - примерно на 20% в год [84]. Это показывает, с какой скоростью растет доля монополизированного сектора мировой экономики и с какой скоростью съеживается ее немонополизированный сектор.

Несмотря на явное ускорение тенденции к монополизации в последние десятилетия, приведенные выше факты свидетельствуют том, что она происходила во все периоды мировой истории, включая и те периоды, когда ведущие страны проводили политику протекционизма. Так, США в течение всего периода, начиная с 1865 г. и вплоть до середины 1960-х гг., проводили протекционистскую политику, и в течение всего этого периода мы видим продолжение тенденции к монополизации, возникавшей после очередного раунда борьбы с монополиями. Можно констатировать лишь то, что эта тенденция значительно усиливалась в условиях открытости экономики и глобализации, но она существовала и тогда, когда их не было. Таким образом, указанная тенденция является общей, имманентно присущей любой рыночной системе закономерностью.

18.1.3. Аргументы за и против борьбы с монополиями и олигополиями

Анализируя современные ему экономические труды и учебники, Д.Гэлбрейт в 1966 г. пришел к выводу, что все они, с точки зрения теории, отрицательно относились к монополиям и олигополиям. В то же время все они также признавали, что в США практически во всех секторах промышленности сложилась олигополистическая структура. Как писал он сам, «на типичном рынке индустриальной системы существует только горстка продавцов. Внутренний рынок автомобилей поделен между четырьмя фирмами, причем три господствуют на нем. На рынках первичного алюминия, меди, резины, сигарет, мыла и моющих средств, виски, жестяных банок, электронных вычислительных устройств, авиационных моторов, сахара, сухого печенья, чугуна, железа, жести, грузовиков и множества других товаров господствуют четыре фирмы» [85]. Суммируя далее обзор мнений относительно современной ему олигополистической структуры американской промышленности, он приводил следующие выводы:

· «Экономисты делают вывод, что олигополия, а следовательно, корпорации, которые составляют индустриальную систему, экономически неэффективны».

· «Поскольку все крупные фирмы могут диктовать цены или влиять на них, это означает, что всюду, где они имеются, экономика не функционирует должным образом. Этот вывод содержится в наиболее выдающихся учебниках».

· «Авторы учебников делают вывод, что современная экономика в основном носит эксплуататорский характер (поскольку речь идет о ценах), что она расточительна и неэффективна (если иметь в виду использование ресурсов) и нуждается в реформе» [86].

Выходит, что согласно теоретическим выводам всех или большинства американских экономистов и экономических учебников, уже в 1960-е годы правительству США следовало проводить очередное дробление крупных корпораций, продолжая традиции Теодора и Франклина Рузвельтов? Оказывается, нет. Как с удивлением обнаружил Гэлбрейт, после того как авторы экономических трудов и учебников приходили к столь далеко идущим теоретическим выводам, они делали совсем иные практические заключения, состоявшие в том, что против олигополий ничего предпринимать не нужно, поскольку в экономике всё и так неплохо. Американский экономист не может не поразиться столь единодушному отсутствию логики в рассуждениях его коллег: «Монополия считается незаконной. Предполагается, что власть на рынке, связанная с олигополией или наличием небольшого числа фирм, приводит в принципе к тем же результатам. К олигополии относятся с подозрением. Но поскольку на практике она служит вполне хорошо, против нее ничего не предпринимают. Эта увертка затем маскируется множеством малозначащих судебных дел и вполне понятным стремлением… затемнить вопрос» [87].

Обращаясь теперь уже и к законодательной и судебной практике, он пишет: «Почти все, кто занимается проведением в жизнь антитрестовских законов, в принципе согласились бы, что олигополия – несовершенная форма монополии. Это также в известной мере признается в судебных решениях…

Тем не менее, решение свелось к тому, чтобы игнорировать олигополию. Монополия считается незаконной. Олигополия, которая, как все согласны, ведет к тем же последствиям, хотя и не так резко выраженным, не является таковой. Здесь представляется уместной следующая аналогия из области уголовного права. Человек, который нанесет соседу сильный удар по голове кувалдой, виноват в нападении. Человек, который применит несколько более легкий инструмент или преследует более ограниченные цели, не виновен. Все дело в том, что, несмотря на выводы теории, было бы непрактично предъявлять обвинение всему индустриальному сектору экономики и преследовать его в судебном порядке, даже если обладание властью на рынке было бы доказано» [88].

В последующие десятилетия отношение американской экономической науки к монополизации собственной промышленности еще более трансформировалось. Не только олигополия, но в ряде случаев и полная монополия стала считаться допустимой, как мы это видели на примере создания глобального картеля в алюминиевой промышленности, инициированного президентом Клинтоном и его экономическими советниками.

Можно лишь догадываться, насколько сильную роль в такой трансформации отношения к монополиям сыграло активное спонсорство экономической науки со стороны крупных американских компаний, начавшееся при президенте Никсоне (1969-1974) и продолжающееся до настоящего времени. Описывая, как начиналась эта практика, Д.Харви цитирует секретный документ, направленный членом Верховного суда Л.Пауэллом (членом команды Никсона) в августе 1971 г. в Торговую палату США, в котором предлагалось использовать финансовые ресурсы американских корпораций - членов Торговой палаты - для воздействия на «основные общественные институты – университеты, школы, прессу, издательства, юридическую систему, - чтобы изменить мнение граждан «о корпорациях, законе, культуре и отдельной личности»» [89].

В последующем к этому грандиозному «бизнес-проекту» в области идеологии была подключена финансовая мощь большинства крупных американских корпораций. На компании, финансировавшие этот «бизнес-проект», как указывает Д.Харви, приходилось «около половины ВВП США» в 1970-е годы, а их ежегодные расходы на него составляли около 900 млн. долл., что по тем временам было колоссальной суммой. Около половины указанных средств поступало от корпораций, входивших в число 500 крупнейших компаний мира (по рейтингу журнала Fortune). Под эту программу были созданы такие аналитические (и одновременно пропагандистские) учреждения, как Heritage Foundation, Hoover Institute, Center for the Study of American Business, American Enterprise Institute и другие. Помимо указанного финансирования со стороны корпораций, часть средств направлялась от частных лиц – мультимиллиардеров, создавших свои частные фонды для финансирования общественных наук (такие как Olin, Scaife, Smith Richardson, Pew Charitable Trust и т.д.) [90].

Итак, причины, по которым американская экономическая наука круто изменила в последние полвека свое отношение к проблеме монополий и олигополий, становятся, в целом, понятными. Как говорится, собака никогда не кусает руку того, кто ее кормит. Или, как в свое время констатировал Гэлбрейт, «одна из редких, но хорошо вознаграждаемых профессий в свободном обществе состоит в том, чтобы снабжать всех, кто в состоянии платить, нужными им выводами и умозаключениями, должным образом подкрепленными статистическими данными и моральным негодованием» [91].

Тем не менее, проблема олигополий, монополий и крупных компаний, как теоретическая, так и практическая, остается и становится всё более актуальной, несмотря на почти полное ее игнорирование современной западной экономической наукой.

Давайте рассмотрим, какие аргументы выдвигаются в пользу сохранения олигополий, монополий и крупных компаний. С одним из них мы уже познакомились – это защита от глобальной конкуренции. Те примеры создания монополий, которые приводились в конце п. 4.6, и многие другие современные примеры, реализованные вопреки прежним представлениям о недопустимости монополий, стали возможными лишь потому, что получили молчаливое одобрение, а иногда и активную поддержку, правительств соответствующих стран, полагавших, что создание национальных монополий будет способствовать укреплению национальной конкурентоспособности в условиях резко возросшей глобальной конкуренции.

Это - весьма серьезный аргумент в условиях глобализации и проведения политики открытости национального рынка. Но его сразу можно отмести в сторону, если мы принимаем тезис о необходимости протекционизма. Покровительственные пошлины для того и существуют, чтобы ограждать национальные отрасли от чрезмерной конкуренции, иностранного демпинга, доминирования иностранных монополий на местном рынке и т.д. Ну, а нормальной конкуренции пошлины не препятствуют, они лишь дают некоторую «фору» национальному производству по отношению к иностранному. И если иностранный производитель хочет воспользоваться этой «форой», то он может беспрепятственно наладить местное производство. Но его дочерняя компания на местном рынке будет находиться в таких же условиях, как и его местные конкуренты; она уже не сможет, используя свое доминирующее влияние, «выкрутить руки» поставщикам и сбытовикам и «задавить» конкурентов. Поэтому в условиях системы таможенного протекционизма нет никакой необходимости в укрупнении местных компаний (какая существует в условиях открытой экономики). Наоборот, наилучший результат будет в том случае, если ни одна компания, ни местная, ни дочерняя компания иностранной корпорации, не достигнет размеров, позволяющих ей оказывать доминирующее влияние на национальный рынок.

В данном случае мы видим пример, когда при помощи одного ложного тезиса, навязанного всему миру: о том, что глобализация и полная открытость экономики способствуют процветанию, а протекционизм вреден, – навязывается еще более вопиющий тезис, о том что монополии полезны, поскольку они позволяют национальной экономике выжить в условиях глобальной конкуренции, вызванной глобализацией. Здесь можно провести следующую аналогию. Человека убеждают в том, что ему нужно снять с петель входную дверь и постоянно держать свой дом открытым – поскольку «открытость» важна для процветания - и что его семья будет процветать, благодаря тому, что будет находиться в постоянном обмене информацией с приходящими к нему людьми, совершать с ними выгодные сделки и т.д. Но когда в дальнейшем выясняется, что пока он держал дверь снятой с петель, его дом ограбили, а его жену изнасиловали, то ему говорят: это нормально, это в порядке вещей, ради «открытости» придется с этим время от времени мириться.

Рассмотрим второй аргумент в пользу крупных компаний. Гэлбрейт полагал, что крупные компании важны для научно-технического прогресса. В доказательство он приводил данные о том, что в 1960 г. на 384 крупнейшие компании США с числом занятых 5 тыс. и более приходилось, по некоторым оценкам, 85% всех расходов на научно-исследовательские и опытно-конструкторские работы в американской промышленности [92]. Что касается самих этих данных, то они не столь убедительные, какими кажутся на первый взгляд. Так, в другом месте он указывал, что на 500 крупнейших компаний приходилось значительно больше 2/3 всех активов обрабатывающей промышленности страны (см. выше). Таким образом, если на несколько сотен крупнейших компаний приходилось, скажем, 70% всего имущества и активов и 85% всех расходов на научно-исследовательские работы, то разница не очень велика. При этом надо учитывать, что норма прибыли, получаемой крупными компаниями, очень часто на десятки процентов или в несколько раз выше нормы прибыли мелких и средних компаний, что ранее было продемонстрировано на ряде конкретных примеров. Поэтому нет ничего удивительного в том, что крупные компании тратят на научные исследования несколько больше, в сравнении с их активами, чем мелкие компании. Вполне вероятно, что по отношению к получаемой ими прибыли они тратят на научные исследования ничуть не больший процент, чем мелкие и средние фирмы.

В то же время, ранее приводился ряд примеров патентного монополизма и удушения инноваций со стороны крупных компаний (п. 18.1.1). Эти примеры получили огласку вследствие того, что соответствующие обвинения были доведены до суда или стали объектом международных разбирательств на уровне ВТО. Но очевидно, что эти примеры – лишь верхушка айсберга, в реальной экономике случаи патентного монополизма встречаются буквально на каждом шагу.

Отсюда следует логичный вывод. Если общество действительно заинтересовано в увеличении научных исследований и в том, чтобы они служили обществу, а не чьим-то частным интересам во вред развитию, то общество не должно позволять отдельным компаниям получать монопольную прибыль, и за счет этой монопольной прибыли увеличивать свои расходы на научные исследования и развивать патентный монополизм. Вместо этого оно должно создавать и поддерживать государственные научно-исследовательские центры, которые будут тиражировать результаты своих исследований посредством предоставления лицензий любым компаниям. И одним из источником финансирования этих центров может стать как раз сверхприбыль, изъятая государством у крупных компаний.

Уместно еще одно замечание. Если крупные компании тратят больше денег на научные исследования, чем мелкие компании, то это еще не означает, что их результаты будут столь же эффективны, сколь высоки расходы этих компаний на данные исследования. Гэлбрейт указывал, что наиболее способные и одаренные студенты в США отрицательно относятся к работе в крупных корпорациях. «Они считают, - писал он, - что работа в них связана с чрезмерной дисциплиной, обедняет личность, не оправдывается высокой зарплатой и скучна» [93]. Между тем, хорошо известно, что научные открытия определяются не только и не столько размерами произведенных затрат, сколько одаренностью ученых. Затраты СССР на научные исследования в 1940-1950-е гг. были на порядок или даже на два порядка ниже, чем в США, но во многих областях технического прогресса (в военной технике, освоении космоса, использовании ядерной энергии) СССР лидировал, а в других областях – был на уровне США [94], во многом благодаря тому что смог собрать в своих конструкторских бюро большую плеяду одаренных личностей. В условиях рыночной экономики таких личностей привлекают не крупные компании, где их инициатива будет задавлена жесткой дисциплиной и должностной иерархией, а скорее мелкие и средние компании или возможность участия в создании новой компании.

В то же время многие экономисты и руководители промышленности отмечали, что именно в малых и средних компаниях рождалось множество изобретений и инноваций. На это в свое время указывал, например, Шумпетер. Гэлбрейт в своей книге цитировал Г.Грея, выступавшего по проблемам инноваций, который утверждал, что «большой бизнес идет только на такие нововведения, которые сулят ему увеличение прибылей и силы или же укрепление позиций на рынке… Истинными новаторами были и остаются свободные предприниматели» [95].

Наконец, еще один аргумент в пользу крупных компаний состоит в следующем. Для того чтобы производство было эффективным, оно должно иметь достаточно крупные размеры. В свою очередь, строительство таких крупных производств несет значительный риск и предполагает правильное планирование будущих продаж. Всё это крупной компании обеспечить значительно легче, чем мелкой компании. Этот аргумент в прошлом неоднократно приводился разными экономистами, в том числе Гэлбрейтом, который указывал, что требования современного производства и достижения его оптимальных размеров оправдывают, в глазах экономистов, существование крупных компаний.

В последние десятилетия данный тезис в значительной степени утратил свою актуальность, в связи с проявившейся в широчайших масштабах тенденцией к аутсорсингу - вынесению производств и комплектующих на отдельные производственные площади и под контроль самостоятельных мелких и средних компаний, связанных с головной компанией лишь договором о кооперации. В течение 1980-х - 2000-х гг. вокруг этой тенденции возникло несколько специфических «отраслей», получивших следующие названия: OEM (original equipment manufacturing), ODM (original design manufacturing), EMS (electronic manufacturing services) и т.д. Компании, принадлежащие этим «отраслям», занимаются тем, что производят комплектующие для крупных корпораций (Sony, Hewlett Packard, Toyota и т.д.), которые затем осуществляют сборку готовых изделий. Наибольшие размеры аутсорсинга наблюдаются в электронике, на втором месте – производство товаров широкого потребления, на третьем – автомобилестроение, общее машиностроение и другие отрасли. Кроме поставок комплектующих, OEM/ODM/EMS-компании занимаются также сервисным обслуживанием изделий, выпущенных под торговой маркой головной компании. По оценкам, общий оборот компаний, занимающихся этой деятельностью, в конце 2000-х гг. приближался к 500 миллиардов долл., объем продаж каждой из 6 крупнейших компаний: Foxconn Electronics (Тайвань), Flextronics (Сингапур), Jabil Circuit (США), Solectron (США), Sanmina-SCI (США), Celestica (Канада), - превышал 10 млрд. долл.; но основную массу продукции в рамках указанной деятельности производили средние и мелкие компании.

Получается, что промышленные олигополии в современных условиях занимаются в основном лишь тем, что владеют широко известными брэндами, осуществляют конечную сборку и контролируют продажи готовой продукции, удерживая благодаря этому контроль над значительной частью рынка. А основная часть производства передана ими отдельным компаниям, и вместе с производством передана также значительная часть работы по внедрению инноваций.

Указанная тенденция, в числе прочего, обусловлена тем, что современный научно-технический прогресс и динамизм потребительского рынка требуют очень большой гибкости в организации производства, намного большей, чем это было в эпоху Гэлбрейта. Сегодня важны уже не оптимальные размеры производства, а быстрота осуществления инноваций, которая обеспечивается лучшим образом как раз не на крупных, а на средних и мелких производствах. Таким образом, мы видим, что тезис о необходимости «оптимального» (т.е. крупного) размера производства в современных условиях более не актуален.

Что касается «планирования», то, конечно, обладание широко известным брэндом обеспечивает его владельцу определенные гарантии в том, что план продаж будет выполнен. Новую модель автомобиля или компьютера известной марки будет легче продавать, чем такую же модель неизвестной марки. Но в современных условиях, когда резко увеличивается роль интернета в обмене информацией о качествах тех или иных продуктов, выпущенных на рынок, роль устоявшихся брэндов снижается. Некоторое время назад южнокорейские автомобили никому в то время еще не известных марок (Daewoo, Hyundai, Kia и другие) серьезно потеснили американские и западноевропейские автомобили давно устоявшихся марок. Сегодня их теснят китайские автомобили пока еще мало кому известных или совсем не известных марок. На рынке компьютеров эти тенденции еще более ярко выражены. В то же время, можно привести немало примеров, когда новые модели, выпущенные под всем известными торговыми марками, не находили спроса у потребителей [96]. Следовательно, и «раскрученный» брэнд является весьма относительной гарантией повышения эффективности планирования фирмы и снижения риска, связанного с продажами.

В то же время, если встать на позиции не самих фирм, а потребителей, то очень часто можно наблюдать, как олигополистическая структура рынка и присутствие на нем лишь нескольких широко известных брэндов имеют следствием резкое сокращение выбора, предлагаемого потребителям, и ухудшения соотношения «цена-качество». Ярким примером в этом плане является автомобильный рынок США, где доминируют три крупнейшие компании – General Motors, Ford, Chrysler. Так, в марте 2012 г. один американский бизнес-аналитик, сравнивая предложение на автомобильном рынке США с азиатскими и европейскими рынками, отмечал полное отсутствие на американском рынке автомобилей с экономичными двигателями. В то время как повсюду в мире было представлено множество моделей, потребляющих 4-5 и даже 3-3,5 литра бензина на 100 км, в США таких моделей не было вообще [97]. Конечно, данный феномен можно пытаться объяснить «склонностью американских потребителей», предпочитающих иметь большие дорогие машины и тратить много денег на бензин. Но с учетом приводившихся ранее данных о том, что процент населения, живущего за чертой бедности, в США превысил 15%, а средний возраст автомобилей достиг 10 лет (что свидетельствует о стремлении американцев сэкономить на покупке нового автомобиля), указанный феномен, очевидно, объясняется не «склонностями потребителей», а неповоротливостью американских автомобильных гигантов. Именно такой вывод и содержится в статье, где упоминаются огромные субсидии, выдаваемые правительством США американской промышленности, а также огромные расходы на научно-исследовательские работы, составившие в 2011 году 8,1 млрд. долл. у General Motors и 5,3 млрд. долл. – у компании Ford [98]. Но, очевидно, большой автомобильной тройке США намного проще получать крупные субсидии из бюджета и благополучно их «проедать», чем предложить разнообразие моделей, устраивающих всех потребителей, в том числе потребителей среднего и невысокого достатка.

Итак, мы выяснили, что аргументы, оправдывающие существование крупных компаний, олигополий и монополий, по большей части несостоятельны и не вяжутся со здравым смыслом и происходящими тенденциями в промышленности. Но даже там, где эти аргументы имеют некоторую долю здравого смысла (необходимость планирования продаж, несения крупных расходов на научные исследования), они отражают, прежде всего, точку зрения самих крупных компаний. Если встать на позиции потребителей и общества в целом, то здравый смысл из этих аргументов исчезает совсем, так как обратной стороной «планирования» оказывается отсутствие разнообразия предлагаемых моделей, а обратной стороной крупных научно-исследовательских расходов отдельных компаний является патентный монополизм. Поэтому лучшей альтернативой является та, при которой государство, а не отдельные крупные компании, берет на себя и частичное планирование развития отраслей (включая, например, субсидии под выпуск новых изделий), и значительную часть финансирования научно-исследовательских работ, осуществляемых научно-исследовательскими институтами и организациями, обеспечивая широкую доступность результатов этих работ в виде лицензий, предоставляемых всем компаниям отрасли, а не в виде патента, который как величайшее сокровище, принадлежащее лишь ему одному, хранит за семью замками патентный монополист.

Таким образом, у олигополистической отраслевой структуры в рамках национальной экономики нет никаких преимуществ перед высоко конкурентной отраслевой структурой, в которой доминирует малый и средний бизнес. Но даже если с этим выводом кто-то не согласится и будет настаивать, что описанные в настоящем параграфе аргументы в пользу крупных компаний частично себя оправдывают, они не идут ни в какое сравнение с тем вредом, который наносится крупными компаниями (см. п. 18.1.1). Получается, что ради небольших, и далеко не очевидных, результатов, которые могут выразиться, например, в небольшом снижении издержек компаний или в появлении некоторых новых изобретений, общество должно терпеть огромный, несопоставимо большой вред, оказываемый существованием крупных компаний.

18.1.4. Превентивные меры

Ранее уже приводились примеры дробления и ликвидации крупных компаний в ходе проведения экономических реформ. Очевидно, если речь идет о выходе из глубокого экономического кризиса или депрессии, то ничего иного в данном вопросе предложить невозможно. Единственной альтернативой дроблению/ликвидации является национализация, о которой будет сказано в конце настоящей главы.

Однако намного более эффективным подходом к указанной проблеме, чем периодические, повторяющиеся каждое поколение, дробления и ликвидации крупных компаний, могли бы стать превентивные меры. Эти меры государства могли бы препятствовать формированию олигополий и крупных компаний.

Речь в данном случае не идет о борьбе с монопольным сговором и о других попытках государства воспрепятствовать повышениям цен со стороны олигополий – меры, которые сегодня являются основными и чуть ли не единственными в арсенале антимонопольной политики государства. Хотя эти меры в принципе необходимы, но в условиях олигополистической структуры рынков их можно сравнить с тем, как если бы кто-то пытался бороться с огромными монстрами, вторгшимися на его территорию, при помощи булавочных уколов, наносимых этим монстрам. Никакого действенного результата такая борьба принести не может, поскольку олигополии, как признается даже в учебниках по экономике (см. п. 18.1.1), прекрасно и без всякого формального сговора устанавливают на рынке монопольные цены; и попытки государства «застукать» их в тот момент, когда они друг другу «подмигивают» или делают иные сигналы, свидетельствующие о «сговоре», попросту смешны.

В качестве упомянутых превентивных мер можно, например, рекомендовать ввести «запретительные» налоги на олигополии и крупные компании – прогрессивный налог на прибыль, специальный налог с продаж и другие налоги, которые будут применяться к компаниям, превысившим установленные правительством максимальные величины - общие и отраслевые лимиты. К ним могут относиться:

• Отраслевой лимит, устанавливаемый в виде доли компании (или группы аффилированных компаний) в продажах каждого вида продукции на национальном рынке. Например, для того чтобы никакая компания не переросла в олигополию, может быть установлено, что доля любой компании на любом национальном товарном рынке не должна превышать 3 или 5% [99]. То же самое может применяться по отношению к торговым сетям – может быть установлено, что никакая торговая сеть не может контролировать более 3-5% торговли любым видом товаров на местном рынке (для «редких» товаров, не пользующихся широким спросом, указанный лимит может быть установлен на более высоком уровне). Если компания или группа в целом за календарный год превысит размеры отраслевого лимита, то она будет автоматически подпадать под «запретительные» налоги.
• Общий лимит, устанавливаемый в виде максимального размера оборота и прибыли компании или группы компаний, который в дальнейшем будет время от времени пересматриваться, чтобы учесть возможную инфляцию. При превышении этого размера оборота или прибыли за любой календарный год компания также будет подпадать под «запретительные» налоги. Разумеется, как и в случае с отраслевым лимитом, компании, входящие в одну группу (аффилированные компании), должны рассматриваться как одна компания; иначе никакого смысла во всех этих мероприятиях не будет.

Смысл данных мер состоит во введении автоматических регуляторов, которые не будут позволять компаниям превращаться в олигополии или монополии, контролирующие отдельные товарные рынки, или достигать крупных размеров, чреватых теми последствиями, о которых говорилось в п. 18.1.1. (в т.ч. деятельность компании во вред обществу в связи с невозможностью контролировать эту деятельность со стороны местных и центральных органов власти). Смысл в установлении нескольких регуляторов, а не одного (отраслевые/общие лимиты – размеры продаж/прибыли – прогрессивный налог на прибыль/запретительный налог с продаж), здесь примерно такой же, как и при установлении нескольких уровней защиты на АЭС. Последствия от деятельности монополий, описанные в п. 18.1.1., могут быть более разрушительными для общества, чем авария на Чернобыльской АЭС в 1986 году или на АЭС «Фукусима-1» в 2011 году. Поэтому для предотвращения образования монополий и олигополий также целесообразно устанавливать не один, а несколько уровней защиты.

Нет никакого сомнения в том, что предложенные превентивные меры против образования олигополий и крупных компаний, и, возможно, сама вышеприведенная логика рассуждений, будут подвергнуты сильной критике со стороны представителей официозной экономической школы. Такая критика неизбежна, так как затрагиваются интересы крупного бизнеса, у которого есть много лоббистов и прочих хорошо оплачиваемых «защитников». Самое существенное из этих возражений состоит в том, что посредством указанных мер могут «наказываться» наиболее успешные и быстрорастущие производственные компании. Данный аргумент не учитывает следующее обстоятельство: для общества рост одной компании в отрасли, пусть даже наиболее передовой в производственном плане, при деградации и постепенном умирании других компаний, не является благом, а является страшным вредом. Это как раз и является классическим примером монополии. И государство не должно, ни при каких обстоятельствах, допускать подобное положение. В государстве, вставшем на путь построения режима национальной демократии, данная логика должна быть принята сначала на теоретическом, а затем на идеологическом и практическом уровне, с объяснением ее всему обществу и доведением до всех предпринимателей.

Что касается последних, то для энергичных и работоспособных предпринимателей указанные выше ограничения не должны создавать серьезных помех. Если компания в результате своего роста достигнет установленного отраслевого или общего лимита по продажам продукции/обороту/прибыли, то у предпринимателя есть несколько вариантов дальнейших действий. Например, он может разделить компанию на две и одну из них продать. Или он может стабилизировать производство компании и ее обороты на достигнутом уровне, а параллельно этому создать компанию в другой отрасли, куда и направить основные инвестиции и усилия. Или третий вариант: он может заняться разработкой и внедрением новых высокотехнологичных продуктов, а лицензии и ноу-хау по уже освоенным им производствам он будет передавать конкурентам, которые за их использование будут платить ему роялти.

Если хотя бы небольшая часть предпринимателей выберет в качестве своей стратегии третий вариант, то речь идет о возникновении инновационной экономики в национальном масштабе и одновременно о создании механизма, препятствующего патентному монополизму, который сегодня начинает превращаться в один из тормозов экономического развития. В любом случае, предприниматели должны понять и принять установленные государством правила игры, согласно которым ни крупных частных компаний, ни частных компаний, монополизирующих какой-либо рынок или отрасль, существовать не должно.

18.2. Некоторые общие вопросы

Несовершенство рыночного механизма может быть вызвано не только монополизацией, оно может быть также обусловлено объективными причинами, ввиду которых невозможно обеспечить эффективное функционирование рынка. Вот типичные примеры:

• Малый размер национального рынка. В Разделе 2 говорилось о том, что национальная система протекционизма имеет смысл лишь в случае, если мы имеем дело с достаточно крупной страной. В противном случае будет трудно создать конкурентную среду, т.е. обеспечить, чтобы на каждом рынке существовало достаточное число компаний-производителей. Трудно сказать, где находится тот «водораздел», с которого начинается возможность построения национальной модели. Из экономической истории мы знаем, что крупные страны Западной Европы (Великобритания, Германия, Франция, Италия) несколько раз в своей истории выстраивали у себя национальную экономическую модель, обеспечивавшую им феноменально быстрый рост; в отношении меньших по размеру стран таких примеров мало или они дали менее явные результаты. Очевидно, указанные размеры и следует считать таким «водоразделом».
• Крупные размеры продукции – «редкая» продукция. В отношении некоторых видов продукции, характеризующейся крупными размерами (пассажирские самолеты, суда и т.д.) невозможно обеспечить национальную конкурентную среду. Она возможна лишь в интернациональном плане. Поэтому здесь необходим особый, умеренно покровительственный, подход. Лучше всего добиться того, чтобы импортные пошлины давали сравнительно небольшое конкурентное преимущество национальному производству, оставляя за покупателем право выбирать между национальной и иностранной продукцией. Такие же принципы можно применить к «редким» видам продукции, пользующейся ограниченным спросом, в отношении которой нет смысла иметь в стране более 2-4 производств.
• Низкая плотность населения/экстремальный климат. Как уже говорилось, на территориях с низкой плотностью населения и экстремальным климатом (как правило, первое соседствует со вторым) практически невозможно обеспечить нормальное функционирование рыночного механизма. Монополизация здесь может стать повсеместной и приобретать самый одиозный характер – характер «феодализации»: превращения территорий в «феодальные вотчины» крупных компаний, коррумпированных групп или местной мафии. Для предотвращения этих тенденций на таких территориях необходимо доминирование государства. Наилучшим представляется экономический режим, который можно было бы назвать «рыночным социализмом» - по аналогии с той моделью социализма (получившей такое название), которая существовала в Венгрии до конца 1980-х гг. Суть модели – полностью государственная экономика, с возможным миноритарным участием частных инвесторов в отдельных крупных проектах, в сочетании с сетью мелких частных предприятий, законодательно ограниченных в своих размерах. Только такая модель способна обеспечить экономический рост на этих территориях и развитие последних за счет крупных государственных инвестиций и за счет притока мелких предпринимателей. О других случаях возможного участия государства будет сказано в следующем параграфе.

У тех, кто недостаточно хорошо понял описанные ранее принципы проведения политики протекционизма, нещадно критикуемого сегодня официозной экономической наукой за его «антирыночный подход», может возникнуть вопрос о том, насколько система протекционизма сочетается с конкуренцией и эффективным функционированием рыночного механизма, которым посвящена настоящая глава. Ранее этот вопрос уже освещался (см. Раздел 2), но для его окончательного прояснения можно привести следующий пример.

Предположим, в мире существует олигополия: четыре транснациональные компании (ТНК) обеспечивают более 90% всего мирового производства данной продукции (изделия А). В нашей стране, в которой мы планируем ввести систему протекционизма, производства изделия А нет; соответственно, внутренний рынок полностью поделен между указанными 4 монополистами. С какого-то момента в стране начинает постепенно вводиться система высоких импортных пошлин. Через некоторое время одна из ТНК осознает, что ей будет выгоднее начать производство изделия А внутри страны, чем платить импортную пошлину, и начинает развертывание производства. Тем временем, государство вводит отраслевой лимит, запрещающий (т.е. облагающий повышенным налогом) продажи в стране изделия А, изготовляемого одним производителем, в размере, скажем, более 30% потребности национального рынка, но с постепенным понижением этого лимита до 10% в течение 10 лет. После этого местные предприниматели, при содействии государства, обращаются к каждой из четырех ТНК, с просьбой продать им лицензию на использование запатентованной технологии производства изделия А. Предположим, одна из четырех ТНК, у которой меньше всего продаж в данной стране, и которая понимает невозможность их увеличить в дальнейшем ввиду введения отраслевых лимитов, соглашается продать лицензию местным предпринимателям. Увидев, что их конкурент начал продавать свою технологию, и они теряют свою прибыль, другие ТНК забывают про свои «игры» в патентный монополизм и тоже начинают предлагать свои лицензии, что сбивает на них цену.

В результате через 10 лет мы можем иметь ситуацию, когда в стране будет около 10 производителей изделия А; четыре из них – дочерние компании четырех ТНК, а остальные – местные производители, получившие лицензии на соответствующую технологию. Из ситуации олигополии и полной зависимости от импорта страна перейдет к ситуации конкурентного рынка и 100%-го обеспечения своей потребности в изделии А за счет внутреннего производства.

18.3. Проблема экономического неравенства

Как уже говорилось, одна из причин кризиса коррупции состоит в том, что рост экономического неравенства подрывает платежеспособный спрос населения, а это, в свою очередь, приводит к сжатию потребительского спроса и свертыванию производства. Приводились факты, свидетельствующие об обнищании населения и возрастании экономического неравенства во время циклов коррупции в античности, средние века и Новой истории; а также в современном мире.

Вот еще один любопытный факт из той же серии, относящийся к предыдущему, 4-му, циклу коррупции. В Германии с 1914 по 1928 гг. очень сильно выросло число малоимущих граждан. Удельный вес данной категории в структуре населения Пруссии за этот период вырос с 12,7% до 32,3%, Саксонии – с 6,7% до 31,3% [100]. Характерно, что за тот же период национальный доход Германии вырос более чем на 50% [101]. Следовательно, быстрое обнищание большой массы населения происходило, несмотря на существенный прирост национального дохода и ВНП страны [102]. Поэтому неудивительно, что после начала Великой депрессии, когда безработица в Германии достигла 40%, и значительная часть населения лишилась последнего источника существования, самыми популярными партиями в стране стали радикальные партии - нацисты и коммунисты. И те, и другие в 1929-1932 гг. выдвигали лозунг перераспределения имущества в пользу «низов», за счет его экспроприации, соответственно, у «банкиров» и «капиталистов».

Во все эпохи кризисов коррупции, от античности до XX века, выход из кризиса сопровождался перераспределением имущества и доходов от богатейших членов общества в пользу малоимущих, чему выше приводились примеры. Не явилась исключением и Германия. В 1952 г. в Западной Германии был принят закон об уравнивании бремени (Lastenausgleichsgesetz), в соответствии с которым все граждане ФРГ, сохранившие свое имущество к концу Второй мировой войны, должны были им поделиться с неимущими гражданами. По закону они должны были, в частности, в течение 25 лет выплатить государству 50% стоимости их имущества, которым они владели по состоянию на 21 июня 1948 г, а также компенсировать государству полученную ими инфляционную прибыль, то есть прибыль в результате обесценения полученных ими ранее банковских и ипотечных займов за период гиперинфляции, предшествовавшей денежной реформе 1948 года [103]. Все эти средства, собранные с состоятельных немцев, государство перераспределяло в пользу неимущих граждан ФРГ, в том числе граждан, потерявших свои дома и имущество в результате военных действий, переселенцев из восточных земель и т.д. Для выполнения этой программы поддержки неимущих граждан государство также прибегло к прямым субсидиям из госбюджета, формировавшегося за счет сбора налогов и за счет размещения государственных займов. Всего в период с 1952 г. по 1978 г. через этот механизм перераспределения имущества в пользу малоимущих граждан было перекачено 145 млрд. немецких марок [104]. Это было на порядок больше, чем размеры американской помощи в рамках плана Маршалла; а результат выражался не только в стимулировании инвестиций (строительство массового жилья для малоимущих), но и в мощном стимулировании спроса, т.к. значительная часть населения, ранее люмпенизированная, вновь превратилась в потребителей массовых изделий промышленности.

Описанные меры осуществлялись под предлогом разорения Германии во время войны; но, как было показано, еще до начала Великой депрессии число малоимущих в Германии увеличилось до 1/3 населения страны, а после нескольких лет Великой депрессии, вероятно, выросло еще более. Возможно, если бы указанные меры были осуществлены не в 1952-м, а в 1932-м году, то не было бы ни фашистского режима Гитлера, ни десятков миллионов убитых во Второй мировой войне.

С экономической точки зрения люмпенизация огромной массы населения представляет собой, наряду с монополизацией и коррупцией, один из мощных факторов, приводящих к нарушению нормального функционирования рыночного механизма. Выталкивание значительной части населения из числа потребителей означает постепенное умирание массовой промышленности, которая начинает всё более ориентироваться не на массовое производство, а на изготовление предметов роскоши – роскошных автомобилей, эксклюзивных моделей одежды, мебели, часов и т.д. Эта тенденция всё более заметна и в начале XXI века. Но производство этих штучных, хотя и дорогих, изделий никогда не способно обеспечить экономический рост. Для придания динамизма развитию массовой промышленности и ускорению экономического роста необходимо как можно быстрее вернуть люмпенизированную часть населения в рыночную экономику в качестве потребителей, - и одновременно в качестве работников, производящих продукцию национальной промышленности.

В США мероприятия по перераспределению богатства были осуществлены при Франклине Рузвельте. В соответствии с федеральным Законом о налогах на богатство 1935 г. (Wealth Tax Act) там были установлены очень высокие налоги на крупные состояния и крупные доходы. Максимальная ставка подоходного налога в соответствии с этим законом составила 80%, а позднее, после 1940 года, была повышена до 90%, и в дальнейшем, в 1960-е – 1970-е гг., сохранялась на уровне около 70% [105]. Как видим, здесь речь шла не только о единовременном перераспределении богатства, как во всех других описанных случаях, но и о некой постоянно действующей процедуре перераспределения крупных доходов.

Если оставить в стороне вопросы социальной справедливости, то, чисто с экономической точки зрения, оправданность перманентного перераспределения крупных доходов, при помощи столь высоких ставок прогрессивных налогов или при помощи других мер, представляется весьма сомнительной. Стремление увеличить свой заработок или доход является основным стимулом, на котором держится вся рыночная экономика. Если этот стимул подрывается посредством постоянного изъятия значительной или даже большей части личного дохода в пользу государства, то наиболее активная часть населения будет лишена мотивации к труду, инновациям, предпринимательской деятельности.

Кроме того, установление высоких ставок подоходного налога неизбежно вызовет тенденции массового сокрытия личных доходов от налогообложения. Это делать намного проще, чем скрывать доходы компаний. Можно предположить, что существование в США в течение четырех десятилетий столь высоких максимальных ставок подоходного налога способствовало начавшемуся массовому распространению оффшорных зон, особенно на островных территориях к югу от США – явление, приобретшее к концу XX – началу XXI вв. большие размеры.

18.4. Роль государства в поддержании рыночного механизма

В Разделе 4 и Разделе 2 уже много было сказано о роли государства в жизни общества вообще и в его экономической жизни, в частности. Поэтому, чтобы не повторяться, имеет смысл ограничиться следующими выводами и соображениями, касающимися только роли государства в поддержании национального рыночного механизма:

• Государство должно играть ключевую роль в поддержании национального рыночного механизма. Основные элементы – протекционизм, промышленная политика и прямое участие государства в экономике.
• Задача экономического и промышленного развития страны, повышения благосостояния ее населения (и поддержания национального рыночного механизма – как основы всего этого) должна быть приоритетной по отношению к любым другим задачам [106]. Внешняя политика, взаимоотношения и сотрудничество с другими странами должны быть подчинены указанной задаче, а не наоборот. Так, построение системы таможенного протекционизма в одной стране всегда в истории вызывало недовольство кого-то из ее соседей, но это временное ухудшение отношений имело ничтожное значение по сравнению с тем импульсом развитию, который всегда следовал за построением такой системы. В итоге недовольство соседей в дальнейшем сменялось уважением и почитанием.
• Промышленная политика должна включать целый ряд направлений: стратегическое планирование, научно-техническую политику, комплекс мер по стимулированию предпринимательской деятельности и содействию бизнесу, антимонопольную политику и другие.
• Во всех случаях, когда в том или ином секторе экономики или регионе невозможно поддержание эффективного рыночного механизма, или когда нецелесообразно доверять рынку какие-то виды деятельности (например, производство военной техники, добычу ценных ресурсов), государство должно принимать непосредственное участие в экономической жизни – уже не в качестве регулятора и арбитра, а в качестве субъекта хозяйственной деятельности. Примеры таких секторов: оборонная промышленность, добыча стратегического сырья, энергетика, жилищно-коммунальное хозяйство, а также регионы с низкой плотностью населения и экстремальным климатом.

Разумеется, поскольку речь в последнем случае идет о таких секторах и регионах, где невозможно функционирование рынка, то результатом участия государства будет возникновение государственной монополии – то есть хозяйственного субъекта или субъектов, играющих доминирующую или исключительную монопольную роль в данном сегменте экономики. Иного варианта не существует – альтернативой государственной монополии в таких случаях может быть лишь частная монополия.

Хотя любые государственные монополии остро критикуются нынешней официозной экономической школой, и хотя неизменной рекомендацией МВФ и правилами Вашингтонского консенсуса была и остается приватизация любых государственных монополий, но экономическая история показывает, что частные монополии являются худшим злом, чем государственные. Именно поэтому в периоды острого экономического и социального кризиса (кризиса коррупции) общество нередко находило выход из него в виде массовой национализации предприятий, чему уже приводились примеры.

Так, в Великобритании в период с 1946 г. по 1955 г. были национализированы все базовые отрасли экономики, включая топливную промышленность, электроэнергетику, металлургию, водное хозяйство, а также Банк Англии. Помимо этого были внедрены пенсионная программа, образовательная программа, программа медицинского обслуживания и программа массового жилищного строительства, в которых также ведущую роль играло государство. Были введены в практику и такие жесткие меры по регулированию рынка как физический контроль со стороны государства за распределением сырьевых ресурсов, замораживание цен на продовольствие и установление плановых директив для отраслей экономики [107].

В ФРГ также в этот период осуществлялась национализация, правда, коснувшаяся лишь некоторых отраслей [108]. В сфере энергетики (газ, электричество) было национализировано большинство компаний, остальные подпали под жесткий государственный контроль. В собственности государства оказались также все предприятия телефонной связи, почта и железные дороги. Кроме того, была проведена демонополизация экономики. Так, уже в 1945 г. были запрещены монополистические объединения (картели), являвшиеся неотъемлемой чертой германской промышленности с конца XIX века. Ряд монополий, в том числе IG Farben, монополии горнорудной промышленности и другие, были принудительно раздроблены на множество мелких компаний [109]. Были также осуществлены: пенсионная реформа, программа поддержки многодетных семей, введены жесткие законы по охране труда.

Масштабная национализация в этот период была также проведена во Франции и Италии. Во Франции были национализированы угольная и газовая промышленность, электроэнергетика, железные дороги и ряд крупных компаний в других отраслях.

Что же толкнуло правительства указанных стран пойти на столь радикальные меры? Вряд ли указанную тенденцию можно считать случайным совпадением, так как «лихорадка национализации» охватила не одну или две страны, а всю Западную Европу. Экономические историки дают ответ на этот вопрос. Так, М.Бие пишет, что во Франции национализацию после войны поддерживали все ведущие партии страны, сформировавшие в 1944 году коалиционное правительство во главе с генералом де Голлем. Это правительство в своей программе провозгласило необходимость «восстановить контроль нации над крупными монополиями на средства производства, над плодами труда общества, источниками энергии, минерально-сырьевым богатством, страховыми компаниями, банками» [110]. Сам генерал де Голль в 1944 г. заявил, что Франция создаст такую экономическую систему, в которой национальные ресурсы и источники национального богатства будут служить не получению прибыли отдельными лицами, а всей нации [111]. При этом, как указывает М.Бие, многие полагали, что после передачи предприятий в государственную собственность они начнут более активно инвестировать и устранять узкие места в экономике, нежели это делали частные монополии, и таким образом, их деятельность будет служить не максимизации прибылей отдельных капиталистов, а интересам всего общества [112].

Дальнейшие события показали, что эти ожидания во многом оправдались. Как указывает М.Бие, национализированные предприятия и отрасли осуществили в течение 1947-1952 гг. поистине гигантские инвестиции – на их долю пришлась почти половина всех инвестиций на территории Франции в этот период, хотя удельный вес национализированных предприятий в экономике и промышленности был намного ниже [113]. Еще часть отраслей французской тяжелой промышленности (металлургию, цементную промышленность, сельскохозяйственное машиностроение) также планировали национализировать, но либо не успели, в связи с тем, что коммунисты в 1948 г. были изгнаны из правительства, либо просто не смогли. И объемы инвестиций в этих отраслях, где сохранилась частная собственность, были намного ниже, чем в национализированных отраслях, несмотря на то, что именно в частнокапиталистических отраслях, особенно в металлургии, инвестиции требовались более всего [114]. Таким образом, национализированные отрасли и предприятия проявили себя с самой лучшей стороны, а те, что остались в частном владении, показали себя намного хуже.

Указанный феномен становится понятен, если мы рассмотрим, как осуществлялось управление национализированными предприятиями. Во Франции после войны был применен так называемый синдикалистский принцип управления. В соответствии с ним 1/3 членов совета директоров назначало государство, 1/3 – рабочие и служащие самого предприятия, 1/3 – потребители его продукции. Очевидно, такой подход резко изменил принципы формирования высшего руководства предприятиями, придав органам управления намного больше демократии и открытости и способствуя минимизации коррупции. И мы видим результат – эти предприятия стали намного больше инвестировать и активнее развивать свое производство, несмотря на то, что многие из них, такие как Electricite de France и Gaz de France, были предприятиями-монополистами.

Для лучшего понимания того, почему это могло произойти, давайте на простейшем экономическом примере рассмотрим, как функционирует предприятие-монополист. Предположим, в отрасли имеется всего лишь одна компания. Она ежегодно выпускает 100 млн. единиц какой-то продукции (например, кВт-ч электроэнергии) и продает ее по цене 1 рубль за единицу. При этом ее себестоимость составляет 0,8 рубля на единицу продукции, а 0,2 рубля составляет прибыль. Совокупная прибыль компании составляет, таким образом, 20 миллионов рублей, а общий объем ее продаж – 100 млн. рублей. Далее, в связи с тем, что прогнозируется дефицит на производимую компанией продукцию, она рассматривает инвестиционную программу по расширению производства, которое предполагается увеличить со 100 до 110 миллионов единиц в год. Это должно привести к росту прибылей компании на целых 4 миллиона рублей в год, поскольку себестоимость продукции на новых мощностях снизится с 0,8 до 0,6 рубля за единицу. Но для этого нужно инвестировать в производство 25 миллионов рублей.

Представим, что такая инвестиционная программа предлагается совету директоров компании для принятия решения, причем в одном случае – это совет директоров частной компании, а в другом – совет директоров государственной компании с широким участием представителей общественности. В первом случае эта программа, скорее всего, будет отвергнута. Смотрите, - скажут владельцы частной компании, - мы должны вложить в этот проект 25 миллионов рублей и получить в качестве прибавки всего лишь 4 миллиона прибыли в год. Таким образом, мы должны заморозить 25 миллионов наших денег на целых шесть лет. Не лучше ли их вложить куда-нибудь еще, в какие-нибудь более прибыльные операции? А инвестиционную программу можно отложить до тех времен, когда возникнет дефицит нашей продукции – чтобы выиграть не только от экономии затрат, но и от повышения цен на нашу продукцию.

Совсем другими соображениями может руководствоваться совет директоров государственной компании, представляющей интересы широкой общественности. Смотрите, - скажут они, - этот проект приносит компании хорошую прибыль, и он за 6-7 лет окупится. В то же время он увеличит мощности выпуска базовой продукции, которая очень важна для экономического роста страны, и в стране не возникнет дефицита на эту продукцию, который может очень негативно сказаться на общем экономическом положении и на росте ВВП страны. Такой совет директоров, скорее всего, одобрит данную инвестиционную программу.

Так на упрощенном примере мы видим, что даже при сохранении компаний-монополистов, но при их передаче под государственный контроль, и при открытом и демократическом управлении этими компаниями, может быть достигнут принципиально иной результат – когда они будут работать в интересах общества, а не в интересах небольшой группы их частных владельцев. Именно это, судя по всему, и произошло в странах Западной Европы в послевоенный период, когда вслед за массовой национализацией второй половины 1940-х гг. последовало быстрое развитие национализированных отраслей и всей экономики, которое в последующем оценивалось экономистами и историками как беспрецедентный случай в истории этих стран.

Разумеется, всё изложенное в настоящем параграфе имеет смысл лишь при условии, если государству удается создать эффективную систему борьбы с коррупцией среди чиновников. Данной проблеме посвящена следующая глава.

[55] П.Самуэльсон. Экономика. М., 1992, т 2, с.116-117

[56] О.Платонов. Покушение на русское царство. М., 2005, с. 505

[57] D.Abraham. The Collapse of the Weimar Republic. Political Economy and Crisis. Princeton, 1981, p. 165; H.James. The German Slump… p. 157

[58] C.Wilcox. Competition and Monopoly in American Industry. Connecticut, 1970, p. 223

[59] J.Stiglitz. Making Globalization Work. London, 2006, p. 200

[60] C.Wilcox. Competition and Monopoly… p. 66

[61] H.James. The German Slump… pp. 146-148

[62] J.Stiglitz. Making Globalization… pp. 194-195

[63] Ibid, pp. 107, 110

[64] Ibid, pp. 121, 126-127

[65] Ibid, pp. 128, 111

[66] H.James, The German Slump… p. 150

[67] J.Stiglitz. Making Globalization… pp. 109, 202, 312

[68] Ibid, pp. 113-115

[69] Ibid, p. 198

[70] Ibid, pp. 139, 191

[71] Ibid, pp. 187, 129

[72] Д.Гэлбрейт. Новое индустриальное… с. 333, 441. Гэлбрейт полагал, что и проводившаяся США в 1946-1990 гг. политика холодной войны была во многом связана с потребностями крупных корпораций в постоянных заказах на новую, все более совершенную, военную технику (ibid, с. 466-480)

[73] J.Stiglitz. Making Globalization… p. 192

[74] C.Hill. Reformation to Industrial Revolution … pp. 139, 179

[75] Рожков Н.А. Русская история в сравнительно-историческом освещении (основы социальной динамики) Ленинград – Москва, 1926-1928, т. 12, с.179

[76] Как указывал историк Рожков, современник и очевидец этих событий, в 80% случаев национализация предприятий, проведенная к середине 1918 года, была осуществлена стихийно, решениями фабричных комитетов, и лишь в 20% случаев – по решению правительства Ленина. Хозяева фабрик не желали увеличивать производство, им были выгодны дефициты продукции на рынке, обеспечивавшие высокие прибыли. Ibid, т. 12, с. 303

[77] C.Wilcox, Competition and Monopoly… pp. 68-69

[78] A.Berle, G.Means. The Modern Corporation and Private Property. NY, 1932, p. 19

[79] Ibid, pp. 46, 124, 356. Д.Гэлбрейт полагает, что в этих заключительных выводах А.Берле и Г.Минз призывали государство установить контроль над крупными корпорациями. Д.Гэлбрейт. Новое индустриальное… с. 183

[80] W.Leuchtenberg. Franklin Roosevelt and the New Deal. 1932-1940. New York, 1963, pp. 182-184

[81] Д.Гэлбрейт. Новое индустриальное… с. 268

[82] Ibid, с. 15, 121

[83] J.Stiglitz. Making Globalization… p. 201

[84] World Investment Report: Transnational Corporations and the Infrastructure Change, UN, New York and Geneva, 2008, p. xvi; Д.Харви. Краткая история неолиберализма… с. 206

[85] Д.Гэлбрейт. Новое индустриальное… с. 261. На всех указанных им товарных рынках доля 4 крупнейших компаний составляла более 2/3 совокупного объема продаж в США.

[86] Ibid, с. 264-266

[87] Ibid, с. 267-268

[88] Ibid, с. 268-269

[89] Д.Харви. Краткая история… с. 63

[90] Ibid, с. 64

[91] Д.Гэлбрейт. Новое индустриальное… с. 372

[92] Ibid, с. 59-61

[93] Ibid, с. 523

[94] В 1950-е гг. один автолюбитель ввез в США советский автомобиль «Победа». Исследовав его, американские эксперты пришли к выводу, что «Победа» ни в чем не уступает лучшим американским автомобилям подобного класса. Ввоз советских автомобилей в США после этого был немедленно запрещен.

[95] Д.Гэлбрейт. Новое индустриальное… с. 60

[96] Гэлбрейт в качестве такого примера приводил выпуск модели «Форд эдзел». Ibid, с. 29.

[97] K.Fitz-Gerald. Is the American Dream Competitive Enough? The Money Map Reporter, 6.03.2012

[98] ibid

[99] В отношении принципиально новых видов изделий эти лимиты, конечно, не должны действовать. Но там имеет смысл ввести государственный контроль над ценами, кроме того, должны действовать правила, не позволяющие одной или двум компаниям монополизировать отрасль. Например, государство может обязывать компанию-монополиста по истечении ряда лет предоставлять конкурентам весь набор лицензий для налаживания собственного производства новых видов изделий и ограничивать размер роялти, выплачиваемых по этим лицензиям.

[100] H.James. The German Slump… p. 51. Малоимущими считались лица с размером имущества менее 20 000 марок в ценах 1914 года.

[101] D.Abraham. The Collapse of the Weimar… p. 290

[102] Экономические историки не согласны с мнением, что обнищание значительной части немцев в течение 1920-х гг. могло быть вызвано репарациями странам Антанты по Версальскому мирному договору. В действительности эти репарации достигали не более 2-3% ВНП Германии, а в среднем были еще ниже, к тому же выплачивались не деньгами, а продукцией немецкой промышленности. H.James. The German Slump… pp. 21, 120.

[103] Social Market Economy. Experiences in the Federal Republic of Germany and considerations on its transferability to developing countries, by A.Borrmann, K.Fasbender, H.Hartel, M.Holthus, Hamburg, 1990, pp. 74-75

[104] ibid

[105] Leuchtenberg W. Franklin Roosevelt… pp.152-154; Харви Д. Краткая история… с.41

[106] Само собой разумеется, что поддержание обороноспособности и защита страны от внешней военной угрозы в равной мере является приоритетной. Но эти две задачи – не взаимоисключающие, а взаимодополняющие, т.к. решение задачи промышленного и экономического развития страны обеспечивает и решение задачи поддержания ее обороноспособности.

[107] Europe, Encyclopaedia Britannica 2005

[108] Как указывают немецкие историки, ее масштабы были бы намного значительнее, если бы американские и британские власти, контролировавшие бoльшую часть территории Западной Германии, не запретили ее проведение правительствам немецких земель. Social Market Economy… p. 62

[109] Ibid, pp. 135-136

[110] M.Einaudi, M.Bye, E.Rossi, Nationalization in France and Italy, Ithaca – New York, 1955, p. 74

[111] Ibid, p. 75

[112] Ibid, p. 78

[113] Ibid, p. 141

[114] Ibid, pp. 136-137, 35